— Ты зря не зли людей, Никита! — смиряя крутой нрав родича, тихо посоветовал Аникей.— Другой обозленный дурак может такое выкинуть, что и самому что ни на есть умному не придумать. Пока волоки из наших рук не вырвали, надо с умом править, а то на таком раскате, не ровен час, не заметишь, как и вылетишь.

— Чего доброго! — согласился Ворожнев и, положив на стол свои длинные, кряжистые руки, медленно разжал большие кулаки, вздохнул.— Сами напрашиваются, черти! Не хочешь, да сорвешься... Я ведь к тебе не один...

— Я вроде тебя одного звал...

— Этот гость нам не помешает,—Ворожнев довольно ухмыльнулся.— Хромоногого захватил я с овсом...

— Какого хромоногого?

— Да Саввушку! Егора Дымшакова напарника!

— Эх, жалко! Не того ты накрыл! — Аникей не выдержал, взволнованно зашагал по горенке, потирая руки.—

Вот ежели бы Егорку подмочил, я бы для тебя не знаю что сделал. Ничего бы не пожалел.

— Дав это толковать — воду в ступе толочь,— пожал могучими плечами Никита,— Я уж чего, кажись, ни пробовал, с какой стороны ни заходил — иной бы, как муха на липкой бумаге, увяз, а этот с голоду сдохнет, а рук марать не станет.

— Не теряй веры, брательник, мы его еще подкуем, дай срок! Много этот варнак халнул?

— Да без малого куль пелый.

— Где он своей судьбы дождался?

— На крыльце стоит, в мыслях уже со всеми простился — я еще страху-то нагнал для начала!

Через минуту Ворожнев ввел в горенку конюха Сав-вунтяу. Прихрамывая, тот сделал несколько шагов и остановился, опираясь на суковатую палку, держа на весу левую ногу. Щуплый, низкорослый, с узким остроносым лицом, он скорее походил на подростка, чем па зрелого, в годах мужчину. На подбородке торчали редкие сивые волосинки, тонкие губы посипели, твердо сжались, па потрепанный ватник налипла сенная труха, одно ухо малахая болталось.

— Ты что ж не здоровкаешься, Саввушка? — негромко спросил Аникей.

Конюх убито молчал.

— И чтой-то ты ноне невеселый? — продолжал тихо допытываться Лузгин.— Может, повздорил с кем али нездоровится? Тогда ты, брат, не запускай свою болезнь, а то как бы хуже не было!

Саввушке была известна эта манера председателя — неторопливо, с издевкой изматывать тех, кто попадался ему в руки, поэтому он считал за лучшее отмалчиваться.

— Один ты на это темное дело решился? — все так же, не повышая голоса, спросил Аникей и участливо тронул конюха за плечо.— Или толкнул кто тебя на это? Чего ж ты, пятак-простак, один наказанье понесешь? Если ношу пополам разделить — легче будет!

Конюх дрогнул ресницами, раскрыл было рот, но тут же снова упрямо сжал губы.

— Ты что, пьянь беспробудная, язык проглотил? — не выдержав, крикнул Ворожнев,— Небось в тюрьме стоскуешься по нашему разговору, да поздно будет!

— Погоди, Никита, не забегай вперед! — остановил брата Аникей.— Ну, попутал дьявол человека, выпить до

смерти захотелось, а выпить не на что — вот и взял. С кем не бывает! Зайдет ум за разум или кто другой надоумит, а он, может, тут вовсе и ни при чем, а? Он нам сейчас скажет, и мы отпустим его подобру-поздорову,

Он подошел вплотную к Саввушке, поднял его лицо за подбородок и отпрянул: вместо жалкой растерянности глаза конюха горели нескрываемой ненавистью.

— Я, может, самый что ни на есть последний человек, и хуже меня в деревне никого нету,— гневно выдавил сквозь зубы Саввушка.— Но все ж совесть моя не совсем сгорела, и я свой позор на Дымшака перекладывать не стану!

— А чего это ты вдруг про Егора вспомнил?
– Аникей сделал круглые глаза.- Его будто никто здесь не упоминал. Я вроде не глухой еще, да и Никита вот не даст соврать...

— Знаем мы твоего Никиту! — Саввушка злорадно усмехнулся и судорожно глотнул воздуха, словно набираясь сил.— Вам бы только и забросать грязью Егора-то... Да навряд ли удастся! Золотой, он и в грязи блестит!..

На минуту в горенке наступила гнетущая тишина.

— Вон ты как закукарекал,— протянул Аникей и, отступив от конюха, развел руками.— Ну, тогда не взыщи — золотой, позолоченный, сверху медью околоченный! Лет пять, а то и поболе посидишь за решеткой — гляди, и голос прорежется. Веди его, Никита, к участковому, составляйте протокол, и дело с концом!

Он повернулся к Саввушке спиной и закричал жене:

— Серафима! Принеси нам червячка заморить, а то подсасывает — терпенья нет!..

Конюх не уходил, словно все еще на что-то надеялся. Он опустил голову и снова смотрел в пол, лицо его было бледно.

— Ну, чего ж ты торчишь? — легко толкнув в плечо, выводя его из задумчивости, спросил Ворожнев.— Нам тут верстовой столб ни к чему.

Саввушка, прихрамывая, опираясь на свою палку, поковылял к порогу, и здесь силы оставили его — он не выдержал, рухнул на порожек, голос его слезно задрожал: