Здесь было светло как днем, переплеты оконных рам изломанными тенями падали на побеленную стену, между рамами лежала пухлая, как снег, вата, украшенная гроздями рябины, казавшимися от света черными. Большой, наполовину пустующий дом был полон таинственного потрескивания, где-то задумчиво свиристел сверчок, то затихая, то вновь заводя свою песню, от протопленной недавно печки веяло слабым жаром, разносившим по всему дому терпкий смоляной дух.

Мажаров взялся уже было за тускло блестевшую металлическую ручку, когда услышал за дверью сухой шелест газеты и негромкое, знакомое с детских лет покашливание,

Он замер и мипуту-две стоял в тишине коридора, не зная, постучать ли тихонько или войти без стука.

Почти не дыша, Константин осторожно нажал на ручку двери и шагнул в зеленоватый, как морская вода, полумрак комнаты.

— Здравствуй, батя,— тихо сказал он и, протягивая руки, пошел к смутно белевшей кровати.— Прости, что я так... Это я, Костя!

Газета полетела на пол, старик ухватился жаркими пальцами за его рукав, зашептал горячо:

— Ах ты, бродяга... Да ведь ты мог отправить меня на тот свет!.. Но это на тебя похоже, ты всегда был такой — не знаешь, чего и ждать от тебя!

Только сейчас через замутившие глаза слезы Константин увидел лицо Алексея Макаровича и, не отнимая рук, опустился на колени перед кроватью.

— Ну как ты, батя? — нетерпеливо спрашивал он, вглядываясь в худое, изможденное лицо Бахолдина.

— Бывает лучше, бывает хуже, но как будто косая понемногу отступает...— Алексей Макарович провел высохшей рукой по густой мажаровской шевелюре.

«Вот я и дома»,— подумал Константин, впервые за многие годы скитаний ощутив вдруг с размягчающей сердце нежностью, что он попал наконец туда, где его всегда ждали, где ему действительно рады.

Словно не было ничего позади — ни войны, ни упорных лет учения, ни работы в министерстве,— он снова стал детдомовским подростком.

— Я так рад, что мы опять будем вместе, батя...

— Я тоже рад.— Алексей Макарович улыбнулся и минуту с тихой ласковостью смотрел на своего питомца.— Однако я должен тебя спросить, ты только не обижайся!..

— Какая ерунда! — Мажаров порывисто поднялся.— Не хватало еще, чтобы я сердился на вас...

— Ты на самом деле убежден, что здесь ты больше нужен и необходим, чем где-то на другой работе? Пойми меня правильно, я вовсе не хочу... Но ты же сам когда-то мечтал что-то сделать в науке. Я уверен, что при твоих способностях ты легко мог бы получить кандидатскую степень.

— А для чего? — запальчиво и горячо возразил Константин.— Чтобы прибавить еще одну диссертацию, повторяющую чужие мысли, к тысячам других, которые погребены в архивах и никому не сослужили пользы, кроме самих авторов?.. Может быть, я и вернусь к диссертации, если почувствую, что мне есть что сказать — новое и важное для всех. А заниматься компиляцией чужих идей не стоит... Для меня сейчас речь идет о чем-то гораздо более серьезном, чем даже диссертация.

— А что бы ты хотел здесь делать?

— Не знаю! — Он зашагал по комнате, то и дело спотыкаясь о какие-то вещи и останавливаясь.— Я, конечно, понимаю, что мой приезд сюда ни для кого не событие... Но я не могу жить так, как жил до сих пор!.. Можно подумать, что я вообще никуда не гожусь, но я почему-то верю, что дело для меня найдется...

— Не сомневаюсь, Костя,— следя за размашистыми движениями Мажарова, проговорил Бахолдин.— Мы прочим тебя на партийную работу...

— Но подойду ли я? — Константин облокотился на спинку стула и с тоскливым напряжением вглядывался в лицо старого учителя, словно от того, что он скажет, и зависела вся его дальнейшая судьба.— Мне всегда казалось, что на эту работу выдвигаются люди с какими-то особыми способностями, что ли...

Алексей Макарович потер заросший, небритый подбородок, где седина уже почти победила рыжину, и засмотрелся на стенку, как будто зайчик от лежавшего перед настольной лампой круглого зеркальца удержал его взгляд. Мажаров хорошо помнил эту давнюю привычку Бахолдина задумываться, не заботясь о том, сколько времени придется его воспитанникам ждать ответа.

— Я думаю, что ты недалек от истины,— наконец тихо начал он, с размеренной обстоятельностью взвешивая каждое слово.— У нас долгое время существовало мнение, да и сейчас мы от него еще не избавились, что для партийной работы вроде годится любой человек... Мы обычно отдаем

предпочтение специалистам — агрономам, зоотехникам, если речь идет о сельском районе, или инженерам, если нужен работник в промышленный район, а вот разбирается ли такой работник в людях, любит ли он их, тянет ли его к ним, нас почему-то меньше всего тревожит, а это ведь корень всего!

— Да! Да! — как эхо отозвался Константин.

— Был бы, говорят, требовательным, и ладно! Но ведь чтобы только требовать, немного надо, даже без большого ума можно обойтись. А чтобы убеждать, воспитывать, поднимать людей па большие дела — тут одного ума мало, тут нужна душа, щедрость необыкновенная... Уж я-то это выстрадал, поверь мне...