Шрифт:
А от Пульки Дмитрий взял черного кобелька Полета. Отец у него был не хортый, а наполовину псовой породы. Этот Порхай резво ловил, и к красному зверю злобы у него много было.
Ехал Иван Телегинскими полями. Вон в той лощине в последний раз с Дмитрием травили. Русак матерой попался, да больно строгий — метров за сто вскочил, может, потому, что борзятники ехали в это время по ветру и высокая стерня шуршала.
Заложилась зоркая Пулька, спела к русаку истинно что пуля. А русак, уже побелевший, махал прыжками чуть не по три метра, но все равно сука уверенно подбиралась к нему.
А Полет сперва за бурьяном проглядел, поскакал по матери позади. Но как выскочил заяц на чистое, как пометил его кобель — наддал, живо стал равняться с Пулькой.
Под Дмитрием гнедая кобыла неслась как ветер, а он все сечет ее плетью да товарищу орет: «Видал щенка?»
Пулька дала русаку угонку, а Полет быстрее матери справился на повороте, глазом не моргнуть, накрыл и потащил русачину!
Вот так собака!
Домой ехали веселые, по паре русаков к седлам приторочены, а дороже всего, — молодой очень уж порадовал.
А через три дня — в военкомат. Отправились, не унывали: «Побьем Гитлера — на будущий год во как поохотимся с этакими борзыми!»
Дмитрий Полета поручил жене: «Береги пуще глаза!»
А Иван уже несколько лет жил вдовцом. Только дочка, четырнадцатилетняя Валя, — вот и вся семья. Валя уже привыкла быть за хозяйку: она сквозь слезы обещала отцу: «Пульку кормить буду…»
Но нельзя же такой девочке жить одной в пустом доме. Попросил Иван сестру — приютила Валю. А каково будет Пульке в чужом дворе?
И уехали воевать — авось, не надолго!.. Но пришлось Ивану на фронтах да в госпиталях целых три года бедовать, а Дмитрий навеки остался в украинской земле…
Прибыл Иван с войны, пожил у сестры день-другой, осмотрелся, да и перебрались отец и дочь в свою хату. Вале уже семнадцать стало, такой хозяйство уж совсем по плечу.
«Хорошо, что дочка есть, — думал Иван. — Жаль только, что Пульку не сохранила».
А Пулька без хозяина на чужом хлебе не больно-то была кормлена да ухожена. Повадилась ходить в степь одна, ну и пропала…
— Эх, дочка! Была бы у нас с тобой Пулька, ходил бы я на охоту, кормил бы тебя зайцами…
— Нет, папа. Ты сам говорил, что борзая после шести лет не ловец. А Пульке ведь восьмой год уж.
— Твоя правда, — согласился отец. — А как Романовы живут, как теперь Ольга с делами справляется?
— Тетя Оля совсем одна осталась. Юрка летом в армию ушел, а Нина санитаркой на войну попросилась — взяли. Ей ведь уже двадцатый год. Трудно тете Оле. На дядю Дмитрия похоронная прислана, а она все не верит, ждет…
— А Полет у нее цел?
— Цел. С ним Юрка в прошлом году много зайцев ловил, даже трех лис принес.
Под вечер пошел Иван к вдове своего друга на дальний конец Покровского, протянувшегося километра на два. И вот она, белоснежная саманная хата, где они с другом Митей не раз справляли свои охотничьи победы.
— Здравствуй, Оля!
— Здравствуй, Ваня. А я тебя все поджидала. Так и знала, что скоро придешь.
Залюбовался Иван чистотой, порядком в доме. Как была Ольга заботница, так и осталась. И трудно одной, а все равно держится!
А она захлопотала: самовар, яичница, селедка. Нашлась и бутылочка.
— Вон ты какая богачка!.. — шутил гость.
А у хозяйки слезы так и текли по щекам: Иван вот вернулся, а Мити нет…
Выпили по случаю возвращения воина. А повторно налила Ольга за то, чтобы и другой пришел…
«Эх, как переменилась баба!» — думал Иван, глядя на седину в темных волосах, зачесанных на прямой пробор, на морщины, на горькие складки около рта… Только карие глаза Ольгины остались прежние — и быстрые и суровые, и румянец еще не угас. «Изменилась, конечно, а все хороша!»
— Что, Ваня, уставился? Глаза красные? Как узнала, что ты в село приехал, всю ночь проплакала: ты вернулся, а его нет!..
Он понимал, каких слов хотелось ей, и не хватило духу сказать правду, сказать, что думал в эту минуту сам.
— Чего расстраиваться, Оля? Война держит. Мало ли бывает! Может, и вернется еще! Что думать да толковать все про одно!
Заговорили о колхозе, о том, что Ивану в счетоводы надо становиться — больше-то некому: о том, как худо одним женщинам: поля вот приходится бросать, все не осилить…