Шрифт:
Вспоминает Михаил Фонвизин, будущий декабрист, свидетель тех событий: «Несколько угроз, вырвавшихся у несчастного Павла, вызвали Николая Зубова, который был силы атлетической. Он держал в руке золотую табакерку и с размаху ударил ею Павла в висок, это было сигналом, по которому князь Яшвиль, Татаринов, Гордонов и Скарятин яростно бросились на него, вырвали из его рук шпагу: началась с ним отчаянная борьба. Павел был крепок и силён; его повалили на пол, топтали ногами, шпажным эфесом проломили ему голову и, наконец, задавили шарфом Скарятина».
Потом Александр упадёт в обморок, увидев обезображенное тело отца. Но там же, возле трупа, его поздравляли как нового императора. Хорошо написал в мемуарах фон Беннигсен — один из предводителей заговора: «Император Александр предавался отчаянию довольно натуральному, но неуместному». А графу Палену приписывают слова: «Полно ребячиться, ступайте править!» Пален держал в руках паутину заговора, приобрёл большую силу. Александру хватит ума незамедлительно отдалить его от трона…
Но в ту ночь молодой император произнёс известные слова: «Батюшка скончался апоплексическим ударом. При мне всё будет, как при бабушке». Эту фразу запомнили все. Мы знаем: запомнили на века. Можно ли представить себе более унизительную клятву для нового самодержца? Державин воспринял эти слова всерьёз — по крайней мере, время от времени опирался на этот царский лозунг в политических баталиях. И самому государю напоминал о екатерининских идеалах!
Но в душе новый император не был сторонником Екатерины: он считал её политику беспорядочной, варварской. Например, он никогда не вернётся к принципам потёмкинской военной реформы, которая превратила нашу армию в бесспорно сильнейшую на континенте. Но в ту роковую ночь балом правили екатерининские орлы…
Державин (уж он-то точно не имел к заговору никакого отношения) сочинил оду, в которой как ни в чём не бывало воспевал нового государя.
Век новый! Царь младый, прекрасный Пришёл днесь к нам весны стезёй! Мои предвестья велегласны Уже сбылись, сбылись судьбой. Умолк рёв Норда сиповатый, Закрылся грозный, страшный взгляд; Зефиры вспорхнули крылаты, На воздух веют аромат…Вдовствующая императрица возмутилась, но не сумела добиться опалы Державина. Государь прислал поэту перстень в пять тысяч рублей, но решил воздержаться от публикации этих двусмысленных стихов. Вслед за Державиным о новом царе запели Мерзляков, Озеров, Карамзин, Херасков… Александр не увлекался поэзией, но, судя по перстню, предпочтение оказал Державину. Карамзин тоже за свои поэтические старания получил бриллиант — но куда более скромный, стоимостью в две тысячи целковых. Поговаривали, что новый император в кругу друзей скептически прокомментировал оду Державина: «Пускай вспомнит, что он писал после восшествия на престол моего отца». Но новые строки Державина ходили в списках и заучивались наизусть…
Поэт уловил ожидания своих читателей: они весёлыми пирушками отмечали убийство императора. Для них именно «закрылся страшный взгляд» и началась весна среди зимы. Читатели Державина — по большей части знать.
Александру Павловичу вряд ли пришлось по душе другое приветствие Державина — вроде бы лестное, но слишком крепко связанное с екатерининским временем:
Прекрасный Хлор! Фелицын внук, Сын матери премилосердной, Сестёр и братьев нежный друг, Супруг супруге милый, верный — О ты! чей рост, и взор, и стан Есть витязя породы царской, Который больше друг, чем хан Орды, страны своей татарской!К власти пришёл царевич Хлор — давний герой Державина. Снова — Хлор, персонаж из сказки, которую Екатерина сочинила для внука. А внучек повзрослел и больше не хотел, чтобы его считали царевичем. Державин, как встарь, пытался преувеличенными похвалами настроить императора на благородный лад. Прослышав о скромности молодого императора — прославлял его умеренность. Видел в нём продолжателя лучших черт Фелицы — им же, Державиным, сформулированных и воспетых. Снова замелькали в стихах мурзы и паши — а благородный Хлор возвышался над всеми — потому что ему противен дух тиранства:
Что ты живёшь лишь для народов, А не народы для тебя, И что не свыше ты законов; А тех пашей, эмиров, мурз Не любишь и не терпишь точно, Что, сами ползая средь уз, Мух давят в лапах полномочно И бить себе велят челом; Что ты не кажешься им богом, Не ездя на царях верхом; Сидишь и ходишь в ряд с народом; Что, не стирая с туфлей прах У муфтьев, дервишей, иманов, В седых считаешь бородах Их глас за глас ты алкоранов…Державин по-прежнему любил игры в восточную экзотику — и эти стихи опубликовал отдельным изданием под заголовком «Послание индийского брамина и Гимн солнцу».
Верноподданнический энтузиазм поэта огорчал тех, кто видел в нём несгибаемого благородного правдолюба. Поклонник и знаток поэзии Державина, в скором будущем его ближайший друг Евгений Болховитинов, недавно принявший монашество и возглавивший Александро-Невскую академию, увидел в торжественных стихах циническое воспевание цареубийства. Пастырь не удержался от резкостей: