Шрифт:
«О, Париж!»
«Ты был в Париже?»
«Да.»
«Я слыхала, мужчины там необычайно галантны и покорны, а женщины делают, что вздумается им!»
«Ты всегда делала и будешь делать, что вздумается тебе. Даже в Париже, хоть деспотии там нет и в помине», — сказал Хонайн, вставая.
«Ты уходишь?»
«Мой визит не должен затягиваться.»
«Прощай, Хонайн», — с грустью проговорила принцесса, — «Единственный, кто в Багдаде наделен умом, и тот покидает меня. Жалок жребий мой: чувствовать вещи и понимать их, но власти над ними не иметь. Стихи и цветы, птицы и газели — всю эту красоту неволи променяю на час свободы! Хонайн, я сочинила кое-какие вирши. Отдай их лучшему писцу в городе. Пусть перепишет серебряными буквами на фиолетовых с золотым ободком листах.» Принцесса сделала знак Алрою, тот подошел, поклонился. «Черноглазый, возьми эти четки взамен заслуженной тобою похвалы за скромность и смелость!» — сказала она на прощание и протянула Алрою подарок. «В молчащем подозревают больше, чем он скрывает…» — добавила, бросив на юношу лукавый взгляд.
Гости удалились. Без слов дошли до берега, сели в лодку, отплыли. Солнце садилось. С минаретов неслись тягучие голоса муэдзинов, созывавших правоверных на молитву. Багдад великолепен в этот час. Дворцы, дома, площади, улицы, сады. Люди кишат повсюду. На реке — суда всех мастей. Чем пленяет город? Красотою? Силой? Роскошью? Всем этим вместе? Смущено сердце Алроя.
«Восхитительное зрелище!» — простодушно воскликнул Предводитель изгнания.
«Отличается от Хамадана!» — удовлетворенно заметил врач халифа.
«Сегодня я был свидетелем чудес!» — сказал Алрой.
«Мир — перед тобой!» — провозгласил Хонайн.
Взволнованный, юноша молчал. Затем, поколебавшись, спросил: «Кто эта госпожа?»
«Принцесса Ширин, любимая дочь халифа. Ее мать происходит из гяуров, грузинка.»
«Как лестна нашему самолюбию благосклонность великих мира сего!» — подумал Алрой.
5.6
Фигура простертого на диване Алроя белеет в лунном свете. Лицо закрыто ладонями, он неподвижен, но не спит.
Встал, принялся расхаживать по залу, невидящим взглядом упираясь в мраморные узоры на полу. Подошел к окну, подставил разгоряченное лицо прохладному ночному ветру.
Час простоял в оцепенении юный Предводитель изгнания. Встрепенулся наконец, взял с порфирного стола четки, прижал к губам.
«Я встретил ту, о которой мечтал! О ней вздохи и слезы юности моей! Чтоб не видать мрачный мир вокруг, я закрывал глаза, и дивный образ являлся с мечтой.»
«О, Ширин! Здесь, один на один с самим собою я смело говорю о страсти своей. Бездонна она, и жребий мой — дорога к вершине, величия путь. Ты ворвалась в чудный сон, краса бесценная! Неужто две реки наших судеб не сольются в одну?»
«Однако, не тронулся ли я умом!? Узник за решеткой, воображающий, что ангел любви раскрыл ему кандалы! Дочь халифа — и еврей!»
«Прочь слабость! Мне нужен скипетр отцов!»
«Талисман, вдохновения порыв, чудеса — на службе у меня. Теперь мне сердце надобно ее! Клянусь, я зовоюю этот город! Или умру.»
«Опустошает жизнь власть предвзятых мнений и молвы. Не человек, но суд толпы имеет силу в мире. Вот, скажем, я, Алрой — истинный герой, велик умом, душою, красотою. Я — царской крови и мне престол назначен Богом. Столь любим своими, а здесь Алрой — никто!»
«Люди эти чужды мне, и я не для них. Иные последуют за мной, и стану им божеством. Так говорит мне сердце. Множит силы вера в себя.»
«Из кирпичей желаний мы сами мостим путь нашей жизни, но почему-то называем его судьбой. Слова Хонайна это. Он прав, умный саддукей. Вглубь веков уходит цепь предков моих. Ни один не захотел, не смог ли, принять даруемое священной кровью бремя величия. Но я — звено крепчайшей ковки в той цепи, и вдосталь наделен силой и страстью, чтоб царский скипетр добыть и удержать его навеки.»
«Нет сомнения в триумфе. Он станет частью бытия. Ожидание славы от моих деяний естественно, как ожидание плодов от дерева в цвету. Ширин? Все просто! Могучий и мудрый Соломон взял в жены дочь фараона и дал пример. Вот выбор мой!»
«Земля и небо сговорились, чтоб осчастливить меня. Стократ оплаканная и проклятая мною юность — то нижняя ступень на лестнице триумфа. Лишь нынче осознал вполне: ведь я счастливчик! Как мысль сия сладка мне!»
«О, время! Лети быстрее, ты знаешь почему молю тебя об этом!»
«Я, кажется, увлекся, расхвастался чрезмерно. Забыл: существует юный царь Хорезма, воин и победитель. Жаль, что он и Алчирок не одно лицо. Вспомнил о нем, и душа, как пронзенная стрелою птица, с жалким криком теряет высоту. Самоуверенный, я ринулся вперед. Не обжечь бы крылья! Джабастер остерегал. Юный царь Хорезма и Алрой. Просить Багдад сравнить нас? Скажут мне — достоин комнатные туфли подавать царю. Извечная непримиримость реальности с мечтой. Впрочем, сужденья недругов о нас не ближе к истине, чем собственное хвастовство.»