— Ах, какой херувимчик!..

И это была истинная правда. Даже одетый в жалкую приютскую одежонку, мальчик резко выделялся среди других бедных детей своей красотой, полным розовым личиком и пышными черными волосами, со всех сторон выбивавшимися из-под шапочки.

— Он скоро перерастет Лилину, хотя ей идет уже четвертый год, — говорила госпожа Мондетур сестре Перпетуе.

— Дурная трава! Дурная трава! — бормотала та, уводя в положенное время своего воспитанника.

Но скоро Жильбер должен был лишиться этих нежных ласк. С каждым новым посещением госпожа Мондетур, всегда такая радостная и веселая, казалась все более печальной и похудевшей. Обнимая Жильбера и передавая ему лакомства, бедная хозяйка гостиницы заглушала в себе вздох, вспоминая то, что говорила ей Октавия, когда не советовала оставлять подкидыша у себя. В жалком приюте, где он находился, у Жилбера по крайней мере было хотя бы самое необходимое, тогда как Бог знает что ожидало бы его в гостинице «Дофинэ». И слеза, которую мальчик, оторвавшись от сладкого пирожка, осушал поцелуем, скатывалась по щеке госпожи Мондетур.

Наконец в одно из воскресений вдова хоть и появилась в свое обычное время, но пришла одна и без шелкового платья и шали. Едва Жильбер очутился в ее объятиях, как женщина разразилась слезами.

В самом деле, неудачи преследовали ее! Дела шли так плохо, что она смогла принести мальчику только два дешевых леденца. Долги увеличивались; кредиторы грозили продать ее имущество, и, чтобы уплатить в срок, она была вынуждена заложить все вещи, имевшие хоть малейшую ценность — в том числе и шелковое платье и шали, которыми очень гордилась.

Госпожа Мондетур облегчала душу, рассказывая мальчику о своих горестях и печалях. Глядя в большие глаза Жильбера, устремленные на нее, бедная женщина представляла себе, что он понимает ее, разделяет ее заботы. Действительно, не увидев Лилину, ребенок догадался, что у его добрых друзей горе. И, поднеся ко рту одну из конфеток, принесенных госпожой Мондетур, он медленно протянул ей другую:

— Для Лилины… Я хочу!..

Эта фраза заставила женщину невольно рассмеяться. Она нежно обняла его и сказала:

— Хорошо, голубчик, это для Лилины, потому что ты так хочешь. Но мы вернемся и принесем тебе много конфет!..

Больше она не приходила…

Гостиница «Дофинэ» была продана очень дешево. Госпоже Мондетур пришлось перехать к одной старой родственнице, жившей в провинции, и у нее не хватило мужества прийти в приют, чтобы последний раз поцеловать бедного Жильбера, которого теперь покидала и она.

Под суровым присмотром сестры Перпетуи мальчик кое-как дорос до пяти лет. Тогда он вышел из-под надзора «сестры Плетки», как он прозвал ее, хотя несмотря на угрозы ремень грозной плетки ни разу не коснулся его.

Теперь у Жильбера была кровать в том дортуаре [3] , которым она не заведовала. Он учился в классе сестры Жеральдины, высокой блондинки с попорченным оспой лицом, заставлявшей своих учеников учить нараспев: «Б и А — БА; Б и Е — БЕ; Б и И — БИ. БА, БЕ, БИ».

Иногда под этот ритмичный шум сестра Жеральдина начинала дремать. Тогда ребятишки предавались веселью. Начинался бешеный хохот, стрельба бумажными шариками, и сестра поневоле просыпалась.

— Тише, дети! — кричала она, открывая глаза.

И большая черная линейка яростно стучала по пюпитру. Не поднимая глаз, сестра Жеральдина неизменно прибавляла:

— Я уверена, что всему виной Жильбер!..

Чаще всего она не ошибалась. Виновный, пойманный на месте преступления, не имел даже времени слезть со стола, на котором он плясал, топал ногами и выделывал разные штуки, рискуя сломать себе шею.

Ах, этот Жильбер! Если шум переходил в драку, он был в самом центре свалки, красный, растрепанный, награждающий своих противников градом ударов. Сестра Перпетуя, когда ей рассказывали о его проделках, грубо хватала мальчика, выгоняла его в коридор и начинала бранить.

— Негодный мальчишка! — говорила она ему. — Ведь ты уже большой! Уверяю тебя, что если ты не исправишься, то познакомишься вот с этим!

И показывала ему плетку, висевшую у ее пояса, которая раньше так сильно пугала его. Но теперь Жильбер, хотя и казался с виду очень испуганным, внутренне забавлялся, прекрасно зная, что грозное оружие никогда не будет пущено в ход.

Однако как ни добра была сестра Перпетуя, в конце концов Жильбер поднял против себя целую бурю негодования, которая разразилась в одно из воскресений после обеда. Мальчик уписывал за обе щеки тонкий ломтик хлеба, когда сестра Плетка, сидевшая в саду на скамейке, сделала ему знак, чтобы он подошел к ней. Жильбер прекрасно знал причину ее сильного раздражения, и поэтому, исполняя ее приказание, он приподнял плечо и локоть, делая вид, что защищает себя от удара.

Перпетуя, дрожа от гнева, строгим тоном начала:

— Сударь…

Удивленный таким вступлением, Жильбер изумленно посмотрел на монахиню. Он не ожидал услышать строгое вежливое обращение вместо тех бранных слов, которыми она имела обыкновение осыпать его. В первый раз мальчик почувствовал, как его сердце забилось от страха. А сестра, обрадованная действием своей новой тактики, продолжала тем же тоном:

— Сестра Жеральдина только что говорила мне о вас. Вы — заводила в классе. Скоро год, как вы перешли к ней. Сначала она считала вас очень способным, так как вы выучили все буквы за очень короткое время. Но какие успехи вы сделали с тех пор? Ведь нельзя же считать ими ваши шалости! А вы только и умеете, что шалить. Ах, да!.. Вы умеете еще вырезать из бумаги кукол и прикреплять их к потолку хлебными шариками. Такой большой мальчик, как вы! Стыдно!..