Шрифт:
Вот обрадуется старик Курятников. А может быть, даже напишет своему сыну на фронт: «Не беспокойся ни о чём, мне помогают неизвестные прекрасные люди, даже не знаю, кому сказать спасибо. Старикам везде у нас почёт. Твой старик Курятников-отец». Вот такое письмо старика Курятникова сочинила Люба.
Она хотела сказать про это Славке, вдруг в открытую дверь сарая она увидела, как еле заметно дёрнулась занавеска на окне Курятникова. Любе даже показалось, что блеснул хитрый глаз. Показалось? Нет, она ясно видела этот глаз и качнувшуюся занавеску.
— Слава! Смотри! Он подглядывает!
— Никто не подглядывает, — отвечает Славка. Он устал, и доволен, что кончили работу, и не хочет, чтобы что-нибудь нарушало его спокойное хорошее настроение. Он смотрит на окно. Неподвижная занавеска, тёмное стекло. — Показалось, — говорит Славка.
И Любе теперь уже самой верится, что не было глаза, недобро и хитро выглянувшего из-за занавески.
— Пошли, Люба, в школу. У нас географичка не пускает, если опоздаешь.
— И наша Вера Ивановна тоже строгая.
И в это время в сарае раздаётся скрипучий голос:
— А топор надо класть на место, дорогие мои, на место, где взяли. А то взяли здесь, а бросили там.
Курятников стоит в дверях. Его красноватое морщинистое лицо ехидно улыбается. Люба смотрит на Славку, а Славка хмуро уставился на Курятникова и молчит.
— Если вам дали общественную нагрузку, надо выполнять добросовестно, — продолжает Курятников и прячет топор за дрова. — Тяп-ляп каждый может. Так же и вчера. Я наблюдал и думал: как же так — не закончили и ушли? Придётся пожаловаться в вашу организацию.
Кривой длинный палец грозил им, и вся его длинная фигура, заслонившая свет, казалась страшной.
Любе стало так обидно, что она чуть не заплакала.
— Не реви, — тихо сказал Славка.
Он взял её за руку, и они ушли. Ни слова не сказали старику, даже не оглянулись. Любе очень хотелось сказать что-нибудь злое или хотя бы показать ему язык, но она знала, что Славка будет недоволен.
— Он и вчера подглядывал, и сегодня, гад такой…
— Ну его на фиг, Любка. Мы своё сделали, а он как хочет. Пошли скорее, опоздаем в школу. На, ешь.
Он дал ей маленький промёрзший кусок лепёшки из моркови. Очень вкусная была лепёшка.
Люба шла рядом со Славкой, ела вкусную сладковатую лепёшку и думала: «Кончится война, вернётся папа, я пойду в булочную на углу, куплю целую буханку чёрного. Нет, лучше две буханки: одну — чёрного, другую — белого. Сяду дома на стул и съем не отрываясь. Можно, пожалуй, и три буханки, если с кипятком. А Курятников — фиг с ним. Надо постараться о нём поскорее забыть, чтобы день стал хорошим».
Они уже подошли к школе.
— Слава, а давай Курятникову под дверь динамит подложим. Во бабахнет!
— Ненормальная. И думать не смей, поняла? Дай честное пионерское, что выбросишь эти дурацкие мысли из своей головы.
— Честное пионерское, выброшу.
Они входят в школу, уже звонок.
Славка бежит к лестнице, Люба — за ним. Он оборачивается:
— А где его возьмёшь, динамит?
Конечно, взять динамит ни ей, ни Славке негде. Но от самой этой мысли о мести Курятникову стало как-то легче и веселее.
Ледяная душа
Тимка ведёт Лену из детского сада. Он крепко держит её за руку. Скрипит снег под ногами. Навстречу идёт человек и несёт на голове стол, перевёрнутый вверх ножками. Тимка засмотрелся на этого человека. Наверное, очень сильный один несёт стол. А может быть, не так уж и тяжело. Надо будет дома попробовать, сегодня же.
— Тима, почему ты молчишь? Ты задумался?
— Да, задумался немного.
— Тима, хватит задумываться. Поговори со мной.
— Неужели нельзя некоторое время помолчать?
— Можно. Только если с ребёнком не разговаривать, он вырастает недоразвитым, и у него бывает маленький запас слов. Я по радио слушала «Взрослым о детях», там тётя говорила. И если ребёнку не уделяют внимания, он получается форменный эгоист… Что ты смеёшься?
— Это очень ценное сообщение, Лена. Я смеюсь своим мыслям.
Лена рада, что брат развеселился. Она вообще не понимает, зачем человеку задумываться, когда так весело зажигаются фонари, когда из чужой форточки несётся громкая музыка, когда так вкусно хрустит яблоко, которое дал ей Тима. Жизнь прекрасна.