Вручали в фибровой коробке медали, брошки и заклёпки.

А фигового листа — не стали: победные места, сказали, не вредные.

А отсняли на обложки и экран ухмылку и стать мертвячью — погнали в ресторан клячу: за бутылкой отмечать удачу.

В ресторане кучно окружили лучший стол, накрытый заранее, и с аппетитом приступили к ликованию.

— Мы, — провозгласили, — атолл художников, а не бандиты из тюрьмы, не простофили из сапожников! Сочинили идиллию — прикатили к изобилию!

Стоя в рост, проговорили за героя тост.

Отпили, закусили, пошутили и повторили сказ.

И так — не раз.

Воспетый мертвяк, одетый во фрак, произвёл смертельное впечатление на питейное заведение: орёл, а не пил, здоровяк, а не ел, был бел и мил, а не шалил.

Но за осмотром не порадели о мертвом теле.

Быстро, как от искры, покраснели щеки, осоловели глазки и приспели широкие пляски.

Даже владелец победителя улетел от него, как младенец — от стражи своего родителя.

Один Труп сидел не у дел при разгуле и смотрел на суп из криля, кур из гриля и пиджаки на стульях.

Посторонние весельчаки разъяснили с иронией:

— Господин — хмур, но — не в агонии. Наоборот, караулит из-под руки: блюдёт кошельки!

Однако его фрака не проглядели дамы и мамзели.

Ни с того, ни с сего насели упрямо, как озверели: глазели, галдели, летели к нему в вальсе, цепенели в реверансе, пели романсы о шансе и контрдансе, рдели и млели, как на дому, словно жалели о любовной трели в ответ и — почему бы и нет? — о постели. Без лени и морали сжимали пальцы, звали на танцы, вздыхали, приседали к нему на колени и шептали — об измене.

А холодный, как ртуть, Труп — ни слова с губ, как негодный на суть.

Но дамы не охладевали ничуть.

Снова наступали упрямо и затевали — драмы.

Те, что не без навыка и на руку легки, в суете очищали кошельки.

Те, что промышляли мелко, хлестали из дорогой бутылки и с ухмылкой ковыряли вилкой в чужой тарелке.

Те, что пеняли на неверность своего супруга, проверяли его на нервность и вкупе возбуждали ревность — изображали в Трупе друга.

Те, что считали, что к ним приставали слишком, давали молодым шалунишкам знак, кто — враг: братишка-фрак.

Крали играли, а разогнали пустяк до скандала и драк.

Сначала ухажеры позвали мертвеца в коридоры.

От молчания соперника холерики задрожали в истерике, с отчаяния взяли наглеца за грудки, послали в закутки, наддали в локотки и показали, как сверкали кулаки и мелькали башмаки.

Потом, жуя, защищали брак мужья.

Гуртом затолкали дерзкого в приёмную — на тёмную, в курилку — на парилку, в уборную — на позорную и мерзкую давилку и душилку, в толчок — на бочок и — добивали в пятачок наверняка, пока не искромсали в щепки и осколки зеркалА, банкетки, стенки и полки.

Куя дела до конца и рванья, ловца бабья расстреляли из ружья.

Спасла орла в сшибках только ошибка: головомойка впотьмах извела в прах не самого озорника, а его двойника!

Затем люди искусства догадались, что в карманах — совсем пусто.

Но — не разбежались.

И не бранили хулиганов, не винили зависть.

Не палили из орудий и не молили о чуде.

Наоборот, не без таланта уговорили официанта, чтобы тот подождал от конкурсанта особой расплаты за утраты, угомонили скандальный накал и строем потащили героя в игральный зал.

Еле успели в казино до закрытия.

Напели неглупо, что давно имели наитие и излишки, и обменяли медали Трупа на фишки.

Усадили дорогого мертвяка, как больного старика, в лучшее кресло и, держа, как колючего ежа, за чресла и бока, объявили, что залучили не фуфло, а большого игрока.

Сообщили без прикрас и усилий, для заметки, но тотчас всё в зале потекло, как от толчка — колесо рулетки.

Зрители побросали в пылу объедки, поразбивали статуэтки, прибежали к игровому столу и встали по-боевому, строем, бедро в бедро, а устроители заморгали хитрО и закивали — на зеро.

Но художники не слукавили, как картежники, и поставили за героя чисто и правильно.

Фортуна раскрутилась быстро, как дюна, и округлилась лучисто, как лагуна.

И невозможное для мертвеца случилось: на милость неосторожного ловца признания свалилось состояние!

Зрители заскулили туш, художники схватили куш и запросили об автомобиле.

Но устроители не отпустили их наружу из-под спуда: объяснили, что у живых на ветру бывает и хуже — моровая простуда! — и предложили, не скрывая зуда, покорную повторную игру без чуда.