— Не волнуйся, — продолжил Грейдон. — Я не собираюсь тебя увольнять. Я продлю твой контракт и сохраню твое имя в выходных данных журнала, но тебе стоит подумать о том, что ты будешь делать.

Я грустно кивнул. Мне не в чем было его винить. Он проявил ко мне удивительное терпение, и сейчас, когда оно в конце концов истощилось, дал мне возможность подготовиться к расторжению контракта. Я чувствовал, что, хотя подвел его всеми немыслимыми способами, он по-прежнему симпатизирует мне. Что же касается моего отношения к нему, он мне также по-прежнему нравился.

Честно говоря, подобный исход не слишком удивил меня. За полтора года, что я провел в «Вэнити фэр», я убедился, что совершенно не подхожу для работы в глянцевом нью-йоркском журнале. Чтобы плавать в кишащих «акулами» водах «Конде наст», требовался гидролокатор, чего я просто не мог себе позволить. Как человек пишущий, я надеялся преодолеть это препятствие, выступив скорее в качестве автора, чем редактора. Но все мои усилия уговорить Грейдона использовать меня таким образом закончились неудачей. За январь 1997 года я получил 85 000 долларов и написал не больше 3000 слов, что делало меня самым высокооплачиваемым автором за всю историю журнала. Получалось, что за одно мое слово я получил больше, чем Доминик Данн, [133] который, по слухам, получал полмиллиона в год. Поэтому вопрос о моем уходе не зависел от каких-то условий, а был лишь вопросом времени.

Так почему у меня ничего не получилось? Во-первых, из-за моих незрелых выходок. Мое мальчишеское поведение, даже если оно было вызвано желанием пошутить, совершенно не вписывалось в жизнь журнала, где гетеросексуальные мужчины были вымирающим видом. Проделки, казавшиеся мне уморительно смешными, воспринимались здесь как невежливые и бестактные. Мне запомнился случай, когда сотрудник азиатского происхождения разозлился на меня из-за того, что я позвонил в «Шанхай Танг», один из самых ультрамодных магазинов одежды на Мэдисон-авеню, принадлежащий Дэвиду Тангу, и заказал там китайскую еду: «Это «Шанхай Танг»? Могу ли я получить хрустящую пекинскую утку, жареный рис…» Если «Вэнити фэр» была оперной компанией, то я был тем парнем, который бродит за кулисами, пристает к мужчинам с вопросом, почему они одеты в трико, и пытается заглянуть под юбки девушкам. Для меня мир моды был, главным образом, поводом, чтобы отпускать легкомысленные шуточки: «Вы слышали анекдот о «Секрете Виктории»? Я мог бы вам его рассказать, но потом мне придется вас убить».

Очень часто мне казалось, что я персонаж комедийного сериала. Только здесь не было зрителей и смеха за кадром. Потому что никто не понимал моих шуток. Возьмите, например, случай, который произошел в отделе моды после одного телефонного звонка:

Пиппи[Элизабет]. Это люди Алека Болдуина. Они хотели узнать, не сможете ли вы пойти с ним на бал в институте костюмов на следующей неделе?

Я. Люди Алека Болдуина? Это что, совещание по селекторной связи?

Пиппи. Извини, что?

Я представлял себе, что в «Вэнити фэр» будут работать современные последователи Дороти Паркер, Роберта Бенчли и Эдмунда Уилсона, которые в прошлом сотрудничали с этим журналом. И наивно полагал, что их обрадует моя непочтительность и после работы они пригласят меня в свои излюбленные забегаловки, где между глотками мартини мы будем перебрасываться шутками и остротами. На самом же деле они воспринимали меня как ошибку, как человека, которому нет места среди них.

Сотрудники журнала не глупые люди. Наоборот, они отличаются довольно острым умом. Но они до унылого благоразумны. Авторы журнала вовсе не разочарованные романисты и драматурги, которые считают, что забрели сюда en route [134] к своим главным творениям. Напротив, они воспринимают себя как успешных журналистов. Даже те, кто занимается проверкой фактов и гораздо смышленее и образованнее начальников, вполне довольны своим положением. Ежедневно наблюдая с благодушной улыбкой за сотрудниками журнала, пока они занимаются своими делами, я часто задавался вопросом, почему эти умудренные жизнью люди вкладывают столько сил ради создания высококачественного таблоида. Как им удается сохранить рассудок, придумывая заголовок для обложки, подобный этому: «Джемима [135] и Имран: [136] Самый рискованный брак пары из пакистанского Камелота». Они что, принимают прозак? [137]

Разумеется, имелись здесь и свои исключения из правил. Среди пишущих редакторов «Вэнити фэр» было немало прекрасных авторов, для которых номинировать кого-нибудь для «Зала Славы» журнала — ежемесячное подношение очередным благодетелям человечества — не является вершиной карьеры. В частности, я говорю о двоих ведущих первых полос: Джеймсе Уолкотте и Кристофере Хитченсе. Они похожи на дерзких учеников в школе, из которых Джим бросался остротами с задних рядов, а Хитч возглавлял кампанию за курение в комнате отдыха шестого класса. Помню, как однажды я столкнулся в коридоре с Хитчем. Он выглядел слегка помятым, будто только что вылез из постели, поэтому я спросил, как он себя чувствует. «Еще слишком рано об этом судить», — ответил он. Стоит ли говорить, что к тому времени был уже глубокий полдень.

Хитч стал единственным автором «Вэнити фэр», с которым мне в конце концов удалось напиться. И заметьте, он тоже британец. На смену нью-йоркскому журналисту из прошлого, бесшабашному разнорабочему, стоящему «где-то между шлюхой и барменом», [138] пришел прилизанный и трезвый карьерист с летним домиком в Хэмптонсе. Если у него и возникали сомнения относительно своего места в «пищевой цепочке» Манхэттена, то не из-за неуверенности в своем праве на него, а из-за «проблемы с руководством», то есть ничего серьезного, чего бы не исправил недолгий поход к психотерапевту. Все качества, которые ассоциировались у меня с репортерами газет «Ну-Йока» [139] — бунтарство, независимый ум, симпатия к неудачникам, — сменили их полные противоположности. Какая бы романтика ни окутывала раньше эту профессию, сегодня она развеялась окончательно. Те, кто раньше в Нью-Йорке думал о себе как о «нас», теперь стали «ими».