К сожалению, власть ее не простиралась на тех бесстыдниц, с которыми супруг ее путался вне своих владений. Особенно досадовала она на парижанок. Они возбуждали в ней такую ярость, что она радовалась междоусобицам, раздиравшим эту несчастную страну, как возмездию свыше за беспокойство и раздражение, причиняемые ей коварными обольстительницами.

Всего хуже было то, что муж ее научился (от них, разумеется, от кого же больше?) удивительно ловко лгать и притворяться. Ни в чем нельзя было его уличить.

— Опять стал с некоторых пор проводить ночи вне дома, и никак не удается мне выследить, за кем он теперь волочится, — жаловалась она княгине.

С наплывом иностранцев все у них изменилось. Народ портился. Чужеземные идеи и золото отравляли медленным ядом корыстолюбия и свободомыслия прежнюю чистоту нравов. Потрясены были до основания все устои: вера в Бога, уважение к обычаям старины, покорность перед высшими, — все это теперь осмеивалось и критиковалось дерзкими богоотступниками из молодежи, а старики ослабли и с подлым страхом отступали перед решительными мерами.

Дед принцессы Терезы, владетельный герцог, не составлял исключения из общего правила. Нельзя было не убедиться, что и он тоже заразился всеобщим шатанием мыслей и трусостью перед тем, что все называли духом времени, а принцесса Тереза считала ни чем иным как дьявольским наваждением.

Каждый день доносила она ему про какое-нибудь новое нарушение освященного временем и привычкою правила, но из этого ровно ничего не выходило: старик оказывался бессильным поддерживать дисциплину в стране.

— Вот уж скоро месяц, как можно беспрепятственно входить и выходить из города во всякое время дня и ночи, — с негодованием говорила она своей терпеливой слушательнице. — Стоит только сказаться знатным иностранцем или иностранкой да сунуть монету сторожу, и он настежь растворит ворота даже после полуночи. Мирные обыватели слышат, как мимо их окон, смеясь и громко болтая между собой, а иногда распевая богохульные песни, проходят окруженные лакеями с зажженными факелами развратники и развратницы, разодетые в пышные наряды, расшитые золотом, серебром и драгоценными каменьями. Какой соблазн для наших молодых девушек и женщин! Ни за что не поверю я, что они не подбегают к окнам и не выглядывают в щелки ставней на этот маскарад и что полупьяные франты (французы все пьяницы, это давно известно) не отпускали им пошлых комплиментов и двусмысленных bons mots. Какой разврат! Не правда ли? И уже сказываются последствия этой распущенности. Почтенный Федерман, органист, застал в своем саду секретаря маркиза Дюшателя. Бесстыжий юноша напевал что-то такое очень предосудительное фрау Федерман, если судить по тому, как она растерялась и покраснела при появлении мужа и как стремительно скрылся ее соблазнитель. Не добежал даже до калитки, перепрыгнул через забор и оставил на нем клочок разорванного о гвоздь кюлота. Как вам это нравится? А маленькая Мина, дочь аптекаря, вы слышали, она выходит замуж за повара мадам Дютейль? И, говорят, соединяться они будут по теперешней моде одним только гражданским браком, потому что этот повар, хотя и последовал за своей госпожой за границу, чтоб не потерять места, но в душе истый республиканец, поет «Марсельезу», когда господа его не слышат, и хранит в чемодане красный колпак. Колпак этот он многим показывал, на нем вышиты белыми нитками слова: «Свобода, равенство и братство или смерть». Бедная аптекарша плачет, говорят, с утра до вечера, да и муж ее в отчаянии: он боится потерять всех своих покупателей. Кому же охота пользоваться лекарством из аптеки, в которой поселился дьявол! И ничего не могут поделать с девочкой. Хотели было отправить ее на время в монастырь, но монахини отказались ее принять, побоялись скандала; ведь с такого отчаянного, как этот повар, все станется, он прямо объявил, что сумеет освободить невесту из какого угодно заточения, пусть только попробуют ее увезти. И он уже успел ее развратить; она влюблена в него, как кошка, и без всякого стыда заявляет, что на край света за ним пойдет…

Хорошо, что княгине были до тонкости известны нравы маленьких немецких дворов, — всякую другую на ее месте привела бы в недоумение страсть к сплетням, проявляемая принцессой Терезой, но княгиня ничему не удивлялась, она всему поддакивала, сочувствовала и советовала всегда только то, что было удобно и приятно исполнить.

Даже и тогда, когда в подозрениях своих против мужа принцесса добралась и до Клавдии, новая ее приятельница ни единым словом не потрудилась рассеять ее подозрения, а, напротив того, с печальной гримаской заявила, что действительно графиня Паланецкая замечательно хороша собой, умна, грациозна, а потому и опасна.

— Кокетка, должно быть, отчаянная, — заметила принцесса.

На это собеседница ее ответила только улыбкой, но улыбка эта была красноречивее всяких слов; она окончательно утвердила принцессу в справедливости ее подозрений.

— А правда это, что муж ее очень близок к русской императрице и колоссально богат? — спросила она дрогнувшим от волнения голосом.

Увы, и это тоже была чистейшая правда!

Как ни хотелось княгине успокоить и утешить свою высокопоставленную приятельницу, но она слишком была ей предана и слишком глубоко ее уважала, чтоб дозволить себе покривить перед нею душой. Да, граф Паланецкий был знатный вельможа, с ним нельзя было поступить, как с первым попавшимся проходимцем, он найдет себе защиту и в посольстве, и у самого короля, которому он лично известен.

— Ну а сам-то он как относится к поведению супруги? — продолжала допытываться принцесса.

— Он ее обожает и имеет к ней полнейшее доверие, — отвечала княгиня.

Значит, и с этой стороны нечего было ждать поддержки. Принцесса решилась действовать одна и удвоить надзор за супругом.

Княгиня же вызвалась не упускать из виду Клавдию и доносить обо всем, что ей удастся узнать про свидания влюбленных, про их переписку и прочее.

Разумеется, всего было бы лучше перехватить хотя бы одну записочку из тех, которыми они, может быть, обмениваются, тогда муж был бы у нее в руках. Такой запиской можно было бы повлиять на короля и даже на русскую императрицу, не говоря уж про мужа Клавдии, который поневоле должен был бы спасовать перед очевидностью.

Но для чего влюбленным переписываться, когда они видятся каждую ночь?

Граф опять уехал куда-то по делам. Может быть, в Россию? Прощаясь с княгиней и поручая ее ласкам свою молодую супругу, он сказал, что ранее месяца назад не вернется.

Если б можно было и принца куда-нибудь услать! Но куда и под каким предлогом?

Долго ломала себе голову принцесса над этой дилеммой и все напрасно.

С тех пор как княгиня стала бывать в замке, прошло недель шесть. Все эти шесть недель принц виделся с Клавдией почти каждый день и с каждым разом все больше убеждался в том, что жить без нее не может. Она сделалась ему так дорога, что он на все стал смотреть ее глазами и не только без ропота, но с восторгом подчинялся всем ее требованиям. До сих пор, невзирая на удобства, которыми были обставлены их свидания, она принадлежала ему только душой.