Минна поспешила растворить дверь, и, следуя за нею, Клавдия очутилась в темном проходе, где слышно было пение, сначала отдаленное, а потом, с каждым шагом вперед, все громче и явственнее. В конце этого коридора, очень длинного и с таким низким потолком, что стоило ей только поднять руку, чтоб дотронуться до него, они дошли до лестницы, по которой спустились в обширную полутемную залу с чем-то вроде алтаря в глубине, как в церкви.

Тут какие-то люди, мужчины и женщины, в длинных темных плащах, первые с непокрытыми головами, а вторые, повязанные белыми платками, пели хором и с таким страстным увлечением, что никто из них не оглянулся, когда дверь скрипнула, растворяясь перед новыми посетительницами.

Протяжный и величественный напев, прерываемый по временам восторженными возгласами, показался знакомым Клавдии и напомнил ей родину. Слезы умиления брызнули из ее глаз, и она, как подкошенная, упала на колени.

И на это никто не обратил внимания. Однако, когда плач ее стал переходить в рыдания, от толпы поющих отделилась женщина, величественной, медленной походкой подошла к ней, опустилась рядом с нею на колени и, нежно ее обняв, прошептала ей на ухо:

— Молись, ищи помощи у Него.

И у Клавдии под пристальным и властным взглядом этой женщины стало вдруг мирно и хорошо на сердце, так же хорошо, как тогда, когда она засыпала в своей колыбельке под монотонное баюшки-баю доброй няни Григорьевны.

Что произошло потом — этого она сказать не могла. В сладком забытьи, навеянном на нее взглядом таинственной незнакомки, душа ее поднималась все выше и выше над землей, и казалось ей, что она слышит голоса ангелов, восхваляющих славу Божию в небесных пространствах.

И сколько времени это продолжалось, Клавдия не помнила, но, должно быть, долго, потому что, очнувшись, она увидела себя со своей покровительницей вдвоем в молельне. Из толпы женщин и мужчин, молившихся здесь, когда она вошла, не осталось ни души.

— Мы были одни перед алтарем, освещенным восковой свечой. Кругом царили мрак и тишина. Она смотрела на меня своими чудными глазами… О эти глаза! Никогда я их не забуду! Она была ко мне очень милостива, утешала меня словами из Святого писания, повторяла, что Господь меня не оставит, что все несчастные и покинутые — Его дети, и называла меня сестрой по духу. «Ты с нами молилась и теперь ты наша, — сказала она, между прочим, но к этому она прибавила, что здесь, в этом городе, мы больше не увидимся. — Сам Господь сегодня тебя к нам привел на наше последнее собрание. Сейчас я должна бежать из этой страны. Мне грозит неволя, может быть, и смерть. Полиции уже дано приказание меня арестовать, и с рассветом она явится в наше убежище. Общество наше распадется. Как сказано в Писании: „Поражу пастыря, и разбредутся овцы“. Но ты не сокрушайся, не для того Господь нас свел, чтоб разлучить навеки, мы еще увидимся на этой земле»…

Клавдия плакала и, целуя руки загадочного существа, умоляла не покидать ее и взять с собой. Но желания ее не исполнили.

А Минне, вероятно, дозволено было последовать за пророчицей. Клавдия не видела ее больше после того как, встретив ее у дверей молельни, она молча довела ее прежним путем до спальни.

Начинало светать, и Клавдия с ужасом себя спрашивала: успеет ли пророчица спастись бегством от преследования?

Ни на минуту не могла она сомкнуть глаз и с нетерпением ждала утра, чтоб повидать Минну и узнать от нее, что произошло у соседей. Но напрасно простаивала она подолгу в коридоре и заглядывала на лестницу, что вела в комнатки под крышей, ожидая ее появления, Минна не показывалась.

Так прошло все утро. Перед обедом она наконец не выдержала и с напускным равнодушием спросила у горничной, убиравшей ей голову:

— Как зовут ту девушку, что нанята в подмогу прачке, Минной, кажется?

— Ее уж нет у нас, meine gn"adige. Скрылась куда-то сегодня утром, ни с кем не простившись и даже не забрав жалованья за месяц. Догадалась, верно, что ею недовольны и хотят ее уволить. Последнее время она стала дурно себя вести, уходила куда-то по ночам, к любовнику, верно. Ну а так как граф особенно строго относится к поведению прислуги и разврата у себя не терпит, пан Октавиус решил дать этой девчонке дожить месяц, а там объявить ей, чтоб она искала себе другое место.

— Я приготовила графине белое атласное платье к вечеру, — продолжала она, помолчав немного, — но, может быть, ее сиятельству будет угодно надеть розовое броше?..

— А кто живет в доме рядом с нами? — спросила Клавдия, не отвечая на вопрос о нарядах.

— В доме рядом с нами?! — повторила с изумлением горничная. — Иезус Мария! Да этот дом уж лет двадцать как стоит пустой. В нем нельзя жить, он слишком ветх. Граф осматривал его с архитектором и паном Октавиусом сверху донизу перед тем как здесь поселиться, и они решили, что даже прислугу в нем невозможно поместить. Никто в нем не живет, meine gn"adige.

— Однако мне сегодня ночью послышалось пение за стеной, и я подумала, не у соседей ли занимаются музыкой.

— Это вам померещилось, meine gn"adige, кому там заниматься музыкой, разве только летучим мышам, крысам да паукам.

И снова вернувшись к вопросу относительно вечернего туалета своей госпожи, она заметила, что если графиня захочет надеть белое атласное платье, то надо будет приготовить парюр из брильянтов с рубинами, если же она предпочтет нарядиться в розовое броше, надо вынуть колье и эгретку из жемчуга.