Клавдия поспешно поднялась с места и последовала за посланной. Но в молельне, куда ее провели, кроме игуменьи никого не было.

— Садитесь, графиня, — сказала настоятельница, когда дверь затворилась за Клавдией. — Я должна вам передать привет и подарок от особы, которая принимает горячее участие в вашей судьбе. В нашей обители провела несколько часов леди Мери Филиппс… Она только что уехала, — поспешила она прибавить, заметив невольное движение Клавдии к двери в соседнюю комнату, — и, к величайшему ее сожалению, не повидавшись с вами, но на то были важные причины, и вот она просила вам передать, чтоб вы не сомневались в ее участии и дружбе. И то, и другое она вам еще докажет на деле, и не раз в течение вашей жизни, но теперь обстоятельства так сложились, что она должна скрываться и, для их же пользы, держать втайне свои сношения с друзьями. На свете много злых людей, дочь моя, и, к несчастью, могущество их превышает силу добра, — продолжала она со вздохом. — Добродетель преследуется яростнее порока, когда она является обличительницею греха. Правда колет глаза, и удел праведников во все времена — гонения и муки. Но блажен тот, кто избирает узкий и тернистый путь к достижению Царствия Небесного, и только претерпевший до конца спасен будет.

Долго говорила она все в том же восторженном духе, навеянном на нее, без сомнения, посещением загадочной личности, выдававшей себя то за русскую, то за англичанку. Клавдия слушала ее молча, понурив голову и с болью в сердце. Марья Филипповна уехала, не повидавшись с нею! Она не сумела отгадать ее душевное настроение, она не подозревает, как Клавдии нужно с нею посоветоваться, чтобы знать, как ей поступать, когда ее увезут отсюда и снова бросят, беспомощную и одинокую, в жизненный водоворот. Разумеется, муж ее не без цели тратился целых два года на ее образование и на развитие ее талантов. У нее мороз по коже при мысли об этой цели. Кому рассчитывает он уступить свои права на нее? Может быть, злодею какому-нибудь!? И что ей тогда делать, у кого искать защиты и убежища?

— Она поручила мне вам сказать, графиня, чтобы в трудные минуты вы рассчитывали на нее, как на сестру, — сказала игуменья, точно угадывая мысли, кружившиеся в голове ее слушательницы.

— Но где же я ее найду? — вырвалось у той.

— Вооружитесь терпением и выслушайте меня до конца, дочь моя. Вот подарок, который она мне для вас оставила, вы, без сомнения, в нем найдете ответ и на ваш последний вопрос.

С этими словами она подала Клавдии маленький плоский футляр из черного дерева с серебряной отделкой вроде игольника и, пожелав ей найти утешение в молитве, вышла из комнаты.

Клавдия нажала на чуть заметную кнопку в верхней части футляра, он открылся, и перед ее глазами сверкнула золотая медалька с вырезанным на ней всевидящим оком в треугольнике и изображением каких-то странных предметов, похожих на орудия, употребляемые плотниками, кругом же шла надпись славянскими буквами: «Не вверяйся человеческому предстательству, а уповай на Бога».

Поцеловав благоговейно медальку, Клавдия надела ее на шелковый шнурок с ладанкой, в которой была зашита записка от Марьи Филипповны с изречением из Евангелия, золотой крестик, надетый на нее при крещении, а также другой, деревянный, которым благословил ее отец; и когда она почувствовала новый подарок своей покровительницы на груди, ей сделалось так спокойно и радостно на душе, точно ее обнадежили невесть какими прекрасными обещаниями, точно она обрела защиту от всех напастей. А между тем она все еще не знала, где ей найти свою покровительницу в случае надобности и увидится ли она с нею когда-нибудь. Но, рассматривая футляр, в котором лежала медалька, ей показалось, что на дне его что-то такое белеется; это был клочок бумажки с надписью: «Gen`eve. Pr'e l'Ev^eque, 30», а дальше по-русски: «Запомни и уничтожь».

Не задумываясь, исполнила она это приказание…

— И что ж, обращались вы когда-нибудь к Мери Филиппс по этому адресу? — спросил принц Леонард.

— Обращалась, когда так заскучала по родине, что чуть не умерла от тоски, — отвечала она.

Это было в Париже, с полгода после того, как граф увез ее из монастыря. Прошло более трех лет с тех пор, как она покинула родину и не получала вестей из дому. Скучала она по близким и раньше, но в ту зиму тоска ее усилилась до такой степени, что она уж ничем не могла развлечься. Чтение, занятия музыкой, рисованием — все опротивело. Ночи напролет плакала она, а когда засыпала на рассвете, то таким тяжелым сном, что разбуженная ее стонами камеристка в испуге прибегала в спальню, чтобы узнать, что случилось с ее госпожой.

Все это отзывалось на ее здоровье, она бледнела и худела не по дням, а по часам, и приводила этим в бешенство своего супруга. Время шло, жизнь в Париже при роскошной обстановке, которой он считал необходимым окружить красавицу жену, стоила графу ужасно дорого, а между тем невозможно было никуда с нею показаться. Раз как-то он решился вывезти ее в театр, но в ту самую минуту, когда в их ложу вошла та особа, которой он хотел ее показать, с Клавдией сделался такой сильный истерический припадок, что ее без чувств должны были вынести из театра.

Когда она очнулась, в спальне прохаживался взад и вперед ее властелин. Заметив, что она открыла глаза, он подошел к кровати, и, устремив на нее суровый взгляд, от которого ей стало так жутко, что она не в силах была пошевелиться, он объявил ей твердым, холодным тоном, что, если она не выздоровеет, он вынужден будет заключить ее в дальний монастырь или в дом умалишенных.

— О России и о вашем прошлом советую вам совершенно забыть. Вы слишком долго со мною жили и слишком много про меня знаете, чтобы я мог отпустить вас на родину. Никогда не вернетесь вы в Россию и никогда не услышите о ваших родных, пока я жив; помните это и смиритесь; вы в моей власти, зависите от меня одного, а у меня тысяча средств заставить вас мне повиноваться, — прибавил он с ударением на последнем слове.

И, по-видимому, он был прав, защиты ей было ждать неоткуда. Разве они не были формально обвенчаны? Кто же решится впутаться между мужем и женой, даже и в таком случае, если бы она пожаловалась кому-нибудь на свое положение, а ей и рассказать про свои страдания некому. Как везде, так и в Париже, она была окружена шпионами и вела более одинокую жизнь, чем в монастыре; там у нее были подруги, с которыми можно было делиться мыслями, а здесь ее ни с кем не оставляли одну, кроме русской княгини, с которой граф познакомил ее тотчас по приезде, но дама эта была так предана ее мужу, что Клавдия опасалась ее почти столько же, сколько его. Что тут было делать?