Труп отбился от запруды, завертелся, попал в течение. Бывший гуситский шпион помахал ему на прощание.

– Кланяйся от меня Балтийскому морю!

И это был бы конец истории. Completum est quod dixi de Operatione Solis. [412]

Finis coronat opus. [413] Закончил. И изрядно утомился. Exlicit hoc totum, [414] а ты, милая, девочка, infunde mihi potum! [415] Наливай, наливай. Выпью на дорогу кружечку свидницкого. Или две.

Бывайте благородные и хорошие господа. Пускай провидение хранит вас в пути от несчастья и беды. Нет, нет, я сказал, конец – так конец, больше болтать не буду. Потому что дальше моя фантазия изнемогла.

Странно както ходит за мной этот Данте…

Конец рассказа. Хотя, как мудро говорит Екклесиаст, составлять много книг – конца не будет, закончить все же надо. Такова необходимость.

Мне уже пора. В Константинополь дорога дальняя, а я хотел бы еще до Адвента увидеть паруса на Мраморном море, Золотой Рог и Босфор.

Хочу увидеть свою мечту. Прежде, чем она исчезнет безвозвратно.

Будьте здоровы! А на прощание… Истинно говорю вам, каждому в отдельности: помните Екклесиаста. Primo: omnia vanitas, всё суета. Secundo: все это выслушав, бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека!

Ибо всякое дело Бог приведет на суд, и всё тайное, хорошо ли оно, или худо. [417]

Хорошо или худо.

Услышав во дворе стук копыт и ржание, Эленча была уверенна, что это Дзержка, что она раньше, чем собиралась, вернулась с соседского визита к Рахенау. Эленча вышла на порог, не снимая фартука. При виде всадника ее залило горячей волной. Ноги перестали ее слушать, а руки начали дрожать.

– Здравствуй – сказал Рейневан. – Здравствуй Эленча.

Эленча была не в состоянии произнести ни слова. Только опустила голову.

Рейневан спешился.

Подошел.

И обнял ее. Огромным усилием воли она сдерживала слезы. Не полностью и не до конца.

Небо на востоке темнело, предвещая бурю. Но здесь, над ними, над Скалкой, солнце пробивалось сквозь тучи, опуская на них столп света. Рейневан посмотрел вверх.

– Сладок свет, – сказал он. – И приятно для глаз видеть солнце.

Лицо его изменилось. Очень изменилось. Он был другим. Эленча отметила это со смешанным чувством страха и облегчения.

– Здравствуй… – кашлянула она и потянула носом. – Добро пожаловать в Скалку… Ты приехал… надолго?

Он смотрел на неё. Молчал. Долго. Так долго, что она засомневалась, ответит ли он. Но ответил.

– Наверное, останусь.

«Lacrimosa dies illa…» – траурный гимн «Dies irae» («День гнева»), согласно легенде, был создан и пропет узником, идущим на казнь, толпа так плакала, а палач был так растроган, что казнь пришлось отложить. В действительности автор «Dies irae» – францисканец Фома Целанский, живший в XII веке. Я пользуюсь переводом Анны Каменской (Do џrуdeі. Psalmy i inne przeklady poetyckie, Poznaс 1988).

«Бастард [418] Орлеанский…» – граф Жан Дюнуа, один из наиболее знаменитых военачальников Столетней войны, действительно был нагулян на неправедном ложе. Людовик Орлеанский, брат короля Франции Карла VI, произвел его на свет во внебрачной связи с Маргаритой д’Энгъен. Забавный анекдот об этой интрижке рассказывает Брантом в «Жизнеописаниях галантных дам», куда я и отсылаю тех, кто интересуется историческими и эротическими анекдотами.

«…показывали им два поднятых пальца…» – жест «из двух пальцев» появился на Столетней войне, якобы, от того, что мстительные французы отрезали взятым в плен английским лучникам два пальца, указательный и средний, чтобы они никогда уже не могли натянуть тетиву. Поэтому лучники не упускали случая продемонстрировать французам, что они пальцы еще имеют и еще не раз ими воспользуются на погибель французам. Жест сохранился до нашего времени, лишь два пальца заменил один, средний, а лучниковый контекст изменился на более наглядный.