Он с надеждой огляделся но, но охотников подраться с тройкой бомбардировщиков не находилось. Однополчане снова ввязались в карусель боя с четверкой мессеров, а других самолетов в небе видно не было. Лишь далеко на северо-западе мелькали какие-то далекие точки — пылинки, но очень уж далеко, да и скорее всего это были уходящие немецкие самолеты.

Они были очень удобно для атаки — почти под ним и метров на пятьсот ниже и Виктор решился. Плавно опустив нос, он принялся пикировать на вражеские самолеты, ловя в прицел ведущего. Стрелки на бомбардировщиках не дремали, и стволы пулеметов засверкали злыми длинными вспышками огней и в сторону Виктора потянулись разноцветные пунктиры пулеметных пуль. Он не оставался в долгу, несмотря на тряску и частые попадания, его трассы тоже несколько раз утыкались в головной бомбардировщик, вырывая куски обшивки при пушечных попаданиях.

Пушка перестала стрелять, когда до бомбардировщика оставалось метров пятьдесят. Виктор потянул было ручку от себя, стараясь уклониться и пройти за хвостом атакуемого самолета, но в эту секунду взорвался прицел. Что-то острое впилось ему в лицо, обжигая резкой глаза, и он закричал от боли и неожиданности, задергался в кабине. Самолет вдруг весь содрогнулся, двигатель заскрежетал предсмертным хрипом умирающего железа и истребитель начал трястись. Тряска была такая, что казалось, потрескаются зубы. Виктор заполошно тыкался в кабине, не видя ничего, глаза болели адским огнем. Он попробовал было открыть фонарь, но тот не поддавался, заклиненный. Понимая, что жить осталось всего несколько секунд, он машинально нащупал ручку управления и потянул ее на себя, чувствуя, как перегрузка придавливает к сидению. Самолет все же слушался управления. Он так тянул, пока не понял, что истребитель перестал падать и теперь летит прямо. Он понял это буквально задницей, по поведению самолета по отсутствию перегрузок и по всем, что может понять слепой летчик. Мотор все еще скрипел, надсадно и противно и было обидно умирать вот так, слепым, в трясущемся душераздирающем скрежете.

Сорвав зубами левую перчатку, Виктор попробовал протереть глаза. Прикосновение к левому вызвало сильную боль, и бровь и лицо были липкими от крови, зато правый глаз все-таки начал видеть. Пусть это было больно, мучительно больно, но он все-таки видел. Самолет летел параллельно реке, на высоте метров триста. Это все что он успел разглядеть, за жалкую секунду, и снова зажмурился от боли. В этот момент двигатель взвыл особенно противно и замолчал. Сразу перестало трясти, и наступила необычайная тишина. Виктор услышал, как, как завывает ветер в пробоинах кабины и поскрипывает самолет в воздухе. Внизу мелькнула узкая песчаная полоса берега, она была низко, очень низко, он снова потянул ручку на себя, стараясь уменьшить угол планирования.

Земля приближалась. Он размытым серо-желтым ковром степи беззвучно проносилась под крылом, но было невозможно понять насколько же она близко. Боль в глазу немного поутихла, он уже почти нормально мог им видеть, но никак не мог определить, сколько же осталось высоты. Чего-то, не хватало.

— Сейчас, — хрипло сказал он сам себе, — сейчас. Еще наверное метр… или два.

Эти слова совпали с ударом о землю. Виктор почувствовал, что Як начинает поднимать хвост, переворачиваясь, и резко взял ручку на себя. Самолет неожиданно оторвался от земли и взмыл вверх. Боясь упасть с высоты без скорости, он толкнул ручку от себя. Истребитель снова ударился, задрал было хвост, но он уже не взлетал, а принялся вспахивать землю носом. Плексиглас фонаря моментально забросало мусором, а кабину заволокло пылью. Виктора мотало по ней так, что если бы не привязные ремни, то его выкинуло бы еще при первом ударе. Наконец самолет замер, опустил хвост, и наступила тишина. В ушах у Виктора стоял звон. Запоздало спохватившись, он перекрыл пожарный кран, хотя особого смысла это уже не имело. Фонарь почему-то легко открылся, и в кабину сразу приятно пахнуло легким ветерком. В небе, прямо над головой звонко заливался жаворонок, и казалось, будто нигде нет никакой войны…

Он с трудом вылез из кабины и осмотрел самолет. Як лежал на животе, оставив позади себя длинную, метров пятьдесят борозду. Лопасти винта загнулись рогами, машина была забросана землей и изорванной травой, а сквозь эту маскировку проступали пробоины. Их было много. Вверху, сразу за кабиной, в фюзеляже зияла черная дыра, верхняя треть руля высоты превратилась в лохмотья, и весь истребитель словно оспины покрывали отметины пулевых попаданий. Сильно пахло бензином — из-под левого крыла потихоньку натекала лужа.

Только сейчас Виктор почувствовал, что очень устал. Внезапно задрожали ноги и он, отойдя немного в сторону, уселся на траву. В голове была совершенная пустота и гул. Кровь из левого глаза все еще сочилась, капая на реглан, но это не имело никакого значения. Не было ни сил, ни мыслей, ни желаний. Ничего. Он улегся прямо на землю, рядом со своим самолетом и моментально провалился в беспамятство. Ему казалось, что он оказался на море, как когда-то давно в прошлой-будущей жизни. Снова на море, на теплом, ласковом Черное море. Где пляж, загорелые девчонки в купальниках и ощущение безграничной свободы…

— Да вот он где! Вроде живой, дышит

Эти слова, сказанные отчетливо над самым ухом, словно обухом ударили по голове и вернули Виктора к действительности. Он захлопал здоровым глазом и увидел склонившегося над ним капитана, с саперными топориками в петлицах и двоих запыленных солдат с карабинами. Слышался шум автомобильного мотора, доносился грохот артиллерийской канонады. Капитан позвал кого-то невидимого, а сам принялся ощупывать тело Виктора: ноги, туловище. Дойдя, до головы поцокал языком и крикнул уже громче.

— Ляхов, ну где ты шляешься?

Подошел еще один солдат, с жидкими усами и санитарной сумкой, видимо фельдшер. Прищурившись, он принялся разглядывать рану Виктора, осторожно касаясь головы холодными пальцами.

— Вот это бой был, пятерых гадов сбили! Всегда бы так! — снова заговорил капитан, — Хорошо дрались! А ты прямо герой, старшина. Молодец! Ловко его затаранил.

«Затаранил?» — в голове у Виктора словно что-то щелкнуло. — «Так вот почему так сильно трясло, я винт погнул» — догадался он. Давешняя отупляющая апатия начала потихоньку рассасываться. Он пошевелился, пытаясь улечься поудобнее, попробовал приподняться.