Интересно, почему он не ведет Сока в Коммон? Этот парк — популярное место для выгула собак, но наша парочка следует мимо статуй и пушек, уличных фонарей, старых дубов, скамеек и припаркованных у автоматов оплаты автомобилей. Какой-то лабрадор желтоватого окраса гонится за жирной белкой, и Энни Леннокс поет: «Нет больше „Я люблю тебя“…» Я — его глаза и уши, и у меня нет ни малейших оснований подозревать, что он знает о скрытой камере и микрофоне.

У меня нет ощущения, что он замышляет что-то недоброе или шпионит за кем-то. Вот только зачем этому парню полуавтоматический пистолет «глок» с обоймой на восемнадцать патронов под зеленой курткой? Собирается застрелить кого-то или это оружие для самозащиты? И если да, то от кого? А может быть, он всегда ходит с оружием. Есть такие люди. Люди, которые не думают о том, чем это грозит. Почему он спилил номер с «глока»? Или это сделал кто-то другой? Мне вдруг приходит в голову, что встроенное в наушники записывающее устройство может быть каким-то экспериментом или научно-исследовательским проектом, ведь Кембридж — это мекка технических инноваций. И именно по этой причине Министерство обороны, власти штата, Гарвард и Массачусетский технологический институт согласились основать ЦСЭ на северном берегу реки Чарльз, разместив его в биотехническом здании на Мемориал-драйв. Может, он — аспирант? Айтишник? Инженер? Я смотрю на дисплей айпада и вижу спортплощадку, Гарден-стрит, покосившиеся надгробия старого кладбища.

На Гарвард-сквер его внимание привлекает киоск у Кримсон-Корнер. Он вроде бы собирается направиться к нему, может быть, купить газету — выбор там большой, что и нравится нам с Бентоном. Это наш район, сюда мы ходим выпить кофе и угоститься чем-нибудь этническим, купить книги или газеты, а потом, вернувшись с покупками домой, провести за чтением весь уик-энд. «Нью-Йорк таймс», «Лос-Анджелес таймс», «Чикаго трибюн», «Уолл-стрит джорнал», а еще толстые газеты из Лондона, Берлина и Парижа — если вы, конечно, не против новостей двухдневной давности. Иногда там обнаруживается «Ла Нацьоне» или «Л’Эспрессо», и тогда я читаю вслух о Флоренции и Риме, и мы ищем объявления о сдаваемых в аренду виллах и представляем, как будем жить там, исследовать древние развалины и музеи, итальянскую глубинку или амальфийское побережье.

Человек в раздумье останавливается на тротуаре. Потом они вдвоем пересекают улицу и идут по Массачусетс-авеню. Я даже знаю — или думаю, что знаю, — куда. Свернув налево, на Куинси-стрит, пара прибавляет шагу. В руках у незнакомца появляется пластиковый пакет — как будто Сок не может больше сдерживаться. Современное здание библиотеки Ламонта… кирпичный особняк клуба выпусников Гарварда в колониальном стиле… музей Фогга… готическая церковь Нового Иерусалима… Они сворачивают еще раз, направо, на Киркленд-авеню. Нас трое. Я с ними. Срезаем на Ирвинг, поворачиваем налево — это уже в нескольких минутах от Нортон’с-Вудс и нашего с Бентоном дома, — слушаем по спутниковому радио «Файв фор файтинг». С каждым шагом во мне растет напряжение, с каждым шагом мы все ближе к тому моменту, когда мужчина умрет, а пес потеряется. Я отчаянно не хочу этого и иду с ними, как будто веду туда, зная, что там ждет. Остановитесь. Сверните. Вернитесь. Слева — дом в федеральном стиле, трехэтажный, с черно-белыми жалюзи и черепичной крышей. Он построен в 1824 году неким трансценденталистом, знакомым с Эмерсоном и Торо. В этом доме, где живем мы с Бентоном, оригинальная лепнина и резьба, потолки с открытыми балками, а на главной лестнице великолепные французские окна с мозаикой, сияющие в солнечные дни, как драгоценные украшения. В узком кирпичном проезде «порше-911», из хромированных выхлопных труб вырывается сизый дымок.

Бентон притормаживает, пропуская человека с борзой, который на мгновение поворачивает голову, может быть восхищаясь спорткаром, черным полноприводным турбокабриолетом, блестящим, как лакированная кожа. Интересно, запомнил ли Бентон прохожего в зеленой куртке и черно-белую борзую или даже не обратил на них внимания? Я стараюсь вспомнить, что мой муж делал вчера. Во второй половине дня он заезжал в офис, потому что забыл личное дело пациента, эвалюацию которого должен был провести сегодня. Несколько степеней разделения — молодой человек со старой собакой, которые вот-вот расстанутся навсегда, и мой муж в машине, возвращающийся в офис за забытой папкой. Я наблюдаю за всем этим, как Бог, и думаю, как это ужасно — быть Богом. Я знаю, что случится, и ничего не могу сделать, чтобы предотвратить это.

Фургон остановился, и Марино с Люси выходят. Мы припарковались перед зданием гражданского терминала аэропорта Джона Уоллеса. Марино и Люси уже выгружают мои вещи, а я продолжаю просматривать запись.

Через открытый спускной шлюз в кабину врывается холодный воздух. Я никак не могу понять, почему хозяин Сока отправился с ним именно в Нортон’с-Вудс, почти в Сомервилл. Почему не куда-то поближе? Может быть, чтобы встретиться с кем-то? На экране появляются черные железные ворота. Они немного приоткрыты, и он открывает их шире. На руках у парня толстые черные перчатки вроде тех, что носят мотоциклисты. Руки замерзли, или он надел их по какой-то другой причине? Может быть, он все же задумал что-то недоброе. Может быть, планирует воспользоваться оружием. Пытаюсь представить, как он сдвигает затвор девятимиллиметрового пистолета и нажимает на спусковой крючок в такой вот перчатке. Нет, неудобно. Следовательно, и мое предположение нелогично.

Я слышу, как он открывает пластиковый пакет, а когда наклоняется, мельком замечаю что-то похожее на деревянный ящичек. Их часто делают из кедра и оборудуют, как хьюмидоры, маленьким гигрометром. Вспоминаю, что раньше видела на столе в квартире стеклянную курительную трубку. Может быть, он потому ходит гулять в Нортон’с-Вудс, что место это уединенное, обычно тихое и у полиции интереса не вызывает, если только там не происходит какое-то важное событие или не появляется какая-нибудь особенно важная персона, безопасность которой должна быть обеспечена. Может быть, ему нравится приходить туда покурить травки. Он свистит, подзывая Сока, наклоняется, снимает поводок, и я слышу: «Ну что, малыш, помнишь наше место? Покажи мне наше место». Он говорит что-то еще, неразборчивое. Потом что-то вроде: «Хочешь послать?..» или «Ты послал…». Просмотрев эпизод дважды, я все равно не понимаю сказанного, может быть, из-за того, что он наклонился и говорит в воротник.

С кем он разговаривает? Поблизости никого не видно, только пес и руки в перчатках. Потом угол съемки меняется — он поднимается, — и я снова вижу парк, деревья, скамейки и чуть в стороне каменную дорожку возле здания с зеленой металлической крышей. На экране мелькают люди — судя по одежде, они там находятся не по причине свадьбы, а тоже, как и наш герой, пришли прогуляться. Сок трусит к кустикам по своим делам, а его хозяин уходит все дальше, в глубь парка с его древними вязами и зелеными скамеечками.