Другой, также далекий от истины взгляд на события более чем полувековой давности можно найти у советских историков. Наиболее ярким представителем безусловно является академик Н.Н. Яковлев, кстати, блестящий и талантливый историк, прекрасный аналитик, не чета многим современным публицистам от истории, которые иной раз толком-то и понять не могут, что они пишут, а главное зачем, вот только книги их выходят все новыми тиражами, а это грустно. Яковлев считал американскую политику, причем всю, вплоть до Пёрл-Харбора умиротворением. То есть стремлением отдать агрессору малое, чтобы сохранить целое. При этом под малым он подразумевал нападение Японии на Советский Союз, то есть американцы сознательно выпестовали, а потом натравливали японцев на нашу страну. Да в США большевизм не приветствовали, и это мягко сказано, однако мировая политика куда более сложная штука, чем простое противопоставление идеологических систем. Справедливости ради стоит отметить, что честный советский человек и историк ничего другого написать и не мог—на дворе была холодная война, кроме того, американская политика была действительно очень похожа на умиротворение, особенно если отбросить пару не укладывающихся в концепцию фактов. Борьба идеологических систем — вот что породило подобную позицию.

Авторам ближе всего позиция другого блестящего отечественного историка — А.И. Уткина. Его концепция родилась во времена перестройки и является попыткой непредвзято взглянуть на американскую дипломатию. Уткин говорит о «дипломатической разведке» Ф. Рузвельтом, складывавшейся ситуации, об «эмбриональном периоде», периоде целеполагания и поиска возможностей [245] . Вывод о том, что Рузвельту не нравилась японская агрессия и он стремился положить ей конец, не станет откровением. «Но наши желания не всегда совпадают с возможностями» — эта крылатая фраза полностью справедлива и для сильных мира сего. И заслуга великого политика и стратега в том и заключается, что он не бросился очертя голову в водоворот нараставшего мирового кризиса, не сломал себе хребет в бесплодных дипломатических играх, а оставил руки свободными. История наказывает тех, кто спешит. Для любого исторически важного шага должны созреть условия. Нельзя аборигенам Амазонии привить капитализм, выборы президента и парламент — оно им просто не нужно. Их общество еще не созрело для подобных институтов, оно недостаточно сложное. Вождь же, который попытается все это привнести в жизнь соплеменников, скорее всего будет демократично съеден. Против пришельцев, стремящихся насадить свои порядки, аборигены восстанут и будут вести войну [246] .

Всему свое время. Политика Рузвельта была обусловлена сложнейшим комплексом факторов, их переплетением и взаимным влиянием, что и привело к ее невнятности. Прежде всего, следует учитывать, что в течение двух десятилетий после Первой мировой войны Соединенные Штаты замкнулись в самоизоляции. Америка потеряла все достижения В. Вильсона, авторитет страны на международной арене понизился практически до критической отметки. США, конечно, не сбрасывали со счетов, но тем не менее серьезно к их вмешательству в международные дела никто не относился.

Давала о себе знать и больная экономика. Кризис 1937 г. заставлял с крайней осторожностью относиться к своим внешнеэкономическим партнерам, в особенности столь крупным, как Япония. Санкции против последней прежде всего привели бы к серьезному удару по американскому экспорту и внешней торговле [247] . Япония служила важнейшим фактором загрузки американской промышленности, и разрыв торгово-экономических отношений с Империей представлял серьезную угрозу внутриполитической стабильности в США. А японо-китайская война, в данном контексте, была просто «манной небесной». Если с Японией торговали на общих основаниях, то Китаю оказывали военную помощь в значительно меньшем объеме [248] . Если же признать азиатские державы воюющими сторонами, то в соответствии с законом о нейтралитете и помощь Китаю, и многие поставки в Японию пришлось бы купировать. Ну не терять же столь важную капельницу для собственной экономики.

Другой важнейшей проблемой политики США на Дальнем Востоке было сохранение «баланса сил». Дело в том, что на тот момент в регионе выступали две основных силы — СССР и Япония. В 1937 г. начались практически ежедневные столкновения и пограничные конфликты между двумя странами. Не улучшилась ситуация и в 1938—1939 гг., пограничные конфликты и перестрелки происходили практически каждый день, более 200 случаев в год [249] . В итоге регулярные армии сошлись у о. Хасан и на р. Халхин-Гол. Пока две великие восточные державы вели бои с переменным успехом, США могли не беспокоиться за свои интересы в регионе, однако в случае критического усиления одной из них про интересы в регионе можно было забыть. Исходя из документов и воспоминаний ближайших советников Ф. Рузвельта, симпатии администрации были на стороне СССР. США поддержали бы Советский Союз не только словом, но и экономическими поставками, но лишь до поры. «В случае решительного разгрома японской армии, — писал Г. Икес, — симпатии быстро бы повернулись в сторону японцев…» [250] . Япония была нужна США «противодействующей большевизму в Китае» [251] , а Советский Союз противодействующий японизации. Но не более. Соединенные Штаты вполне обоснованно боялись усиления влияния коммунистической партии Китая или захвата ею власти, т.к. в таком случае они бы полностью теряли все свои вложения в Китае. Учитывая донесения посла в Токио, что «операции японской армии в действительности имеют своей целью Россию, если не немедленно, то через некоторое время...» [252] , следовало ожидать, что столкновение неизбежно, что давало возможность Вашингтону вмешаться на определенной стадии и сохранить свои интересы на Дальнем Востоке.

Еще два фактора ограничивали инициативы Белого дома: во-первых, «изоляционистский» Конгресс, общественное мнение и законы о нейтралитете, которые ставили Рузвельта в замкнутый круг, ограниченный, с одной стороны, импичментом, а с другой — выборами 1940 г. Несмотря на то что «карантинная» речь показала некоторое изменение общественного мнения в сторону одобрения более активной позиции правительства, она далеко не означала перелома в общественном сознании [253] . Рузвельта бы просто «съели», возьмись он усмирять в тот момент Японию. Во-вторых, у США не было союзников, единственная страна, которая предлагала выступить единым фронтом против Японии, был Советский Союз, однако, несмотря на симпатии Рузвельта к СССР [254] , с прагматической точки зрения это был союзник невыгодный. Что же касается демократий Запада — Великобритании и Франции, — то между ними существовали крайне серьезные противоречия, мешавшие выступить единым фронтом против Гитлера, не говоря уже о Дальнем Востоке.

Таким образом, видно, что в 1937 г. США не могли перейти к более активным действиям по предотвращению агрессии Японии в Китае по вполне объективным причинам. Неясность международной обстановки, причины экономического и внутриполитического характера вынуждали Рузвельта и его администрацию вести пассивную политику, однако уже в конце 1937 г. наметился общий вектор ее дальнейшего развития — постепенное ужесточение позиций и активизация.

В ноябре 1937 г. Япония поставила под свой контроль провинции Ханаан и Чангтен. 28 ноября принц Коноэ опубликовал заявление, в котором его правительство вновь отказалось от посредничества третьих стран в урегулировании японо-китайского конфликта [255] . Декабрь принес еще большее напряжение в международные отношения, страны «оси» проводили все более и более согласованную политику. 29 ноября Италия признала Манчжоу-го. 1 декабря Япония признала фашистское правительство Испании. 3 декабря Германия выступила с инициативой посредничества в японо-китайском конфликте, таким образом, уже Берлин заявил о своих интересах в регионе [256] .

11 декабря Италия нанесла фактически последний удар по позициям Лиги Наций. Б. Муссолини решил выйти из организации. Итальянцы «не забыли и не забудут оскорбительную попытку экономического удушения итальянского народа, предпринятую в Женеве...» [257] — скажем прямо, «натянутый» повод. Теперь становилось ясно, что Лига Наций теряет свой авторитет в мире, ее реальное влияние на Италию, Германию и Японию равно нулю [258] . Возможности же Лиги организовать совместные акции стран-членов против стран-агрессоров также были призрачны. Для Белого дома стало ясно, что рассчитывать на Лигу не приходится, а следовательно, необходимо ориентироваться в дальнейшем на двусторонние отношения.