Шрифт:
«Мокрые волосы», — сообразила я.
— Ладно, детки, секретничайте, — разрешила Татьяна и отправилась в ванную. Оттуда послышался шум воды.
Лицо у Андрюши было такое же отрешённое, как у подъезда, когда он был «живой скамейкой». Только глаза слезились больше обычного.
— Я принесла… — и протянула Андрюше зайца. Он скривился, как от боли. Схватил игрушку и кивнул.
«Вот тебе и благодарность. Ни „спасибо“, ни „пожалуйста“. Только, видимо, „до свидания“».
— Я пошла, — сердито сказала я.
«Сама виновата. Никто не просил ни о чём».
— Извини, что натоптала, — сказала я, чтобы хоть как-то заставить его говорить.
Он снова кивнул.
— Слушай, кто из нас немой, в конце концов? — разозлилась я. — И если тебе так плохо, зачем ты это позволяешь?
— А вот это не твоё дело! — сквозь зубы выговорил он.
— То-о-чно, — протянула я, — пра-а-вильно. Это дело твоих новых друзей.
— Они зато не считают меня придурком, — буркнул Андрей.
— И я не считаю!
— Ага… Видел я, как твоя сестра на меня смотрела…
— При чём тут моя сестра?! Погоди, погоди… Придурком они тебя не считают?! А кем они тебя считают? Царём, может? Ты с ума сошёл? Они тебя не то что придурком — человеком не считают! Скамейкой!
— Это испытание!
— Зачем? Ты в космос летишь? Меня взять не забудь! Андрей, если ты им веришь, то ты просто последний…
— Кто? Ну скажи, скажи…
В его голосе что-то звякнуло, как монетка, упавшая на пол. Он отвернулся и потёр глаза.
Тут дверь в комнату отворилась, и в прихожую вышло чудо.
Кьяра
Я люблю в детских книгах, когда кто-то мучается-мучается, а потом попадает в неведомую страну. За шкаф. В нору. Куда угодно. Туда, где все его любят. И нуждаются в его помощи.
А тут получилось наоборот — кто-то вышел из такой страны в наш мир… Вышел, и… Стало легче дышать.
Это была девочка лет трёх. Сначала я увидела её глаза. Карие, как у Андрюши. Но без слёз. Очень серьёзные.
Потом — крошечный нос и ярко-красные щёки. Она была в футболке и колготках, длинных, спущенных, в рубчик. У нас такие дома хранятся, ещё с моего детского сада. Мама отказывается пустить их на тряпки для пыли, говорит — на память.
Я снова посмотрела ей в глаза. А потом на ладошки. Маленькие пальцы сжимали пластилин.
— Привет, — сказала я чуть хрипло и откашлялась, — Андрюша, это сестра твоя?
— Бабушка, — буркнул Андрей и ушёл на кухню.
Мы остались вдвоём. Мне надо было уходить, но я не могла отвести от девочки глаз. Давно я не видела маленьких детей так близко. На площадке — да, в садике за сеткой — тоже. Они носятся, лупят друг друга, орут.
А эта девочка словно и не принадлежала к всеобщей малышовой ораве. У неё был взрослый взгляд. Серьёзный. А ладошки и сандалии — маленькие.
Она тоже смотрела на меня. Разглядывала мои сапоги, пуховик. Наверное, удивлялась тому, какая я огромная — на голову выше её брата.
Я сняла пуховик, положила его на табуретку и села на корточки. Она подумала, взяла кошелёк со столика и протянула мне:
— На!
Я взяла кошелёк. Тогда она схватила щётку для волос. И тоже протянула мне. Потом взяла пачку сигарет. Но я тут же выхватила пачку у неё из рук. Не знаю, что у них за порядки, но я не могу видеть такую малышку с сигаретами в руках.
Она посмотрела на меня с обидой. Мол, ничего себе гостья! Пришла и игрушки отбирает.
— Дай мне шарф, — попросила я, указав на него.
Она улыбнулась и с радостью протянула мне серый шарфик с вытянутыми петлями. Немного грязный. Андрюшин, наверное.
Потом она взяла ложку для обуви. Но мне не отдала. Видно было, что ей и самой нравится такая штука.
— Дай мне, я покажу кое-что и верну, — попросила я.
Она подумала и отдала мне ложку. Я нацепила её на палец и стала крутить. Девочка заулыбалась. Я вернула ложку, и теперь девочка смотрела на неё с удвоенным восхищением. Ничего себе, какая оказалась штукенция!