Какой-то приезжий позвал хозяина гостиницы, но он тотчас же вернулся, и одновременно с ним подошла молоденькая девушка, искавшая г-жу Мажесте. Это была типичная обитательница Лурда, прехорошенькая, маленькая, пухленькая брюнетка с прекрасными волосами и немного широким лицом, веселым и открытым.

— Наша племянница Аполина, — проговорил Мажесте. — Она уже два года заведует нашим магазином. Это дочь брата моей жены; он очень беден, и девушка пасла в Бартресе стада; она нам так понравилась, что мы решили взять ее к себе, и не жалеем, потому что у нее много достоинств и она прекрасная продавщица.

Он не сказал, что ходили слухи о легкомысленном поведении Аполины. Ее видели по вечерам с молодыми людьми на берегу Гава. И тем не менее она была очень ценным приобретением для супругов Мажесте, так как привлекала покупателей, быть может, благодаря своим большим, черным, смеющимся глазам. В прошлом году Жерар де Пейрелонг не выходил из их лавки, и только мысль о женитьбе, очевидно, мешала ему приходить и сейчас. Его заменил галантный аббат Дезермуаз, который приводил в лавку за покупками немало дам.

— Ах, вы говорите про Аполину, — произнесла, выходя из магазина, г-жа Мажесте. — Вы не заметили, господа, что моя племянница необычайно похожа на Бернадетту?.. Взгляните, на стене висит фотография Бернадетты, когда ей было восемнадцать лет.

Пьер и г-н де Герсен подошли поближе, а Мажесте воскликнул:

— Бернадетта, совершенно верно! Вылитая Аполина, только гораздо хуже ее, уж слишком печальна и бедно одета.

Наконец появился официант и сообщил, что у него освободился столик. Дважды г-н де Герсен заходил посмотреть, нет ли места, и все тщетно, а ему хотелось скорей позавтракать и пойти гулять, пользуясь прекрасным воскресным днем. Не дослушав Мажесте, который заметил с любезной улыбкой, что они недолго ждали, г-н де Герсен устремился в столовую. Столик находился в глубине комнаты, так что пришлось всю ее пересечь.

Это был длинный зал, отделанный под светлый дуб, но краска уже кое-где облупилась, стены были забрызганы жиром. Все здесь быстро портилось и пачкалось от беспрерывной смены столующихся. Единственным украшением служили стоявшие на камине позолоченные часы с двумя дешевыми канделябрами по бокам. На пяти окнах, выходивших на улицу, залитую солнцем, висели гипюровые занавеси. Сквозь спущенные шторы все же пробивались жаркие лучи. Посредине, за большим столом длиною в восемь метров, где с трудом могло разместиться тридцать посетителей, теснилось человек сорок, а за маленькими столиками, вдоль стен, сидело еще сорок человек, причем их все время толкали сбившиеся с ног официанты. С самого порога входившего оглушал невероятный гул голосов, стук вилок и посуды; казалось, входишь в огромную влажную печь, лицо обдавало теплым паром, насыщенным удушливым запахом еды.

Сначала Пьер не мог ничего разглядеть. Когда же он уселся за столик, накрытый на двоих и принесенный из сада по случаю такого наплыва гостей, и окинул взглядом табльдот, ему стало не по себе. В течение часа за табльдотом сменилось две партии завтракавших, приборы стояли в беспорядке, скатерть была залита вином и соусами. Никто уже не думал о том, чтобы вазы с фруктами, украшавшие стол, стояли симметрично, как в начале завтрака. Но самое неприятное зрелище представляли собой люди, заполнявшие столовую: дородные священники, тощие девицы, расплывшиеся мамаши, мужчины с багровыми лицами, семьи с целым выводком детей, поражавших своим жалким уродством. Все это потело, жадно глотало еду, сидя как-то боком, прижав к телу неловкие руки. А среди всех этих едоков, пожиравших пищу с аппетитом, удесятеренным усталостью, среди этих людей, спешивших насытиться, чтобы поскорее бежать к Гроту, в центре стола восседал толстый священник, который, не торопясь, чинно поглощал блюдо за блюдом, без устали работая челюстями.

— Черт возьми! — воскликнул г-н де Герсен. — Не очень-то здесь прохладно! Все-таки я охотно поем; почему-то с тех пор, как я в Лурде, у меня все время волчий аппетит… А вы голодны?

— Да, я буду есть, — откровенно ответил Пьер.

Меню было очень разнообразное — лососина, омлет, котлетки с картофельным пюре, почки в масле, цветная капуста, холодное мясо и абрикосовое пирожное. Все оказалось пережаренным, обильно политым соусом, имело приторный привкус и отдавало пригорелым салом. Но в вазах лежали довольно приличные фрукты, особенно хороши были персики. Впрочем, едоки были непритязательны. Прелестная юная девушка с нежными глазами и атласной кожей, стиснутая между старым священником и неопрятным бородачом, с наслаждением ела почки, плававшие в какой-то бурде, заменявшей соус.

— Честное слово, — проговорил г-н де Герсен, — лососина недурна… Посолите немножко, и будет отлично.

Пьер поневоле ел, — ведь надо было как-то поддержать силы. Рядом, за маленьким столиком, он заметил г-жу Виньерон и г-жу Шез, сидевших друг против друга; они ожидали г-на Виньерона с Гюставом, которые не замедлили появиться; мальчик был еще очень бледен и тяжелее обычного опирался на костыль.

— Садись возле тети, — сказал отец. — А я сяду рядом с мамой.

Заметив своих соседей, он подошел к ним.

— Малыш совсем оправился. Я растер его одеколоном, и немного позже он сможет пойти в бассейн принять ванну.

Господин Виньерон сел к столу и накинулся на еду. Ну и натерпелся же он страху! И г-н Виньерон невольно повысил голос — до того он перепугался, что сын может умереть раньше тетки. Г-жа Шез рассказывала, будто накануне, молясь на коленях перед Гротом, она вдруг почувствовала себя лучше и теперь надеялась, что исцелится от своей сердечной болезни, а ее зять слушал, устремив на нее встревоженный взгляд. Он был, конечно, добрый человек и не желал никому смерти, но возмущался при мысли, что святая дева может исцелить эту пожилую женщину и забыть его сына, такого юного! Виньерон уже ел котлеты, жадно поглощая картофельное пюре, как вдруг заметил, что г-жа Шез дуется на племянника.