— Это мне нравится! — объявил, визжа от радости и подпрыгивая с фотоаппраратом на стуле, журналист Владик. — Раньше это называлось шантаж… Или нельзя? — Он вопросительно глянул на Туровского. — Понято! Явно нетипично!

Маланин бросил Ваське-вампиру:

— Это ты ее подговорил?

— Вы не смеете мне тыкать!

— В комсомоле все на «ты», — растерялся Маланин.

— Я из другой организации. Вы — комсорг УОСа! Отпустите нас!

Маланин развел руками, обернулся к Туровскому. Валерий, морщась от головной боли, поднялся:

— Давайте решим голосованием. Как большинство решит, так и будет. Я тоже — один из рабочих, в штабе работать больше не собираюсь. Так что я не начальство, Черепков.

— Тогда чего же тут всех учишь?! — Черепков ненавидящими глазами вперился в Туровского. — Людей не жалко! «Пусть уезжает, пусть не уезжает…» Да что Люда? — Он злобно забормотал. — Вот недавно… уехала одна… красивая, говорят, была, умная…

— Олечка Снегирек, — кивнул, кусая ногти, Маланин. — Но мы ее тоже любили.

— В том-то и дело, — ухмылялся Черепков, глядя на посеревшего Туровского.

— А можно, я напишу — на отстающую стройку уехала? — воскликнул, радостно улыбаясь, Владик Успенский. — А? Нет? Понято, понято!..

— Флакончики дарили, ручки целовали… — продолжал Черепков. «Вот негодяй! — неслось в голове Валерия. — Ну, бей, бей до конца!» — Особенно начальнички обихаживали. Я бы с детства ремнем влупил детям — осторожнее с улыбочками начальничков! С их всякими красивыми словами.

Валерию показалось, что все сейчас смотрят только на него, что все поняли прозрачный намек Черепкова, но, может быть, именно то, что подобные намеки исходят от Черепкова, и спасло Туровского. А в нем самом вдруг жаркая ненависть к Черепкову исчезла. Ведь тракторист в чем-то и прав.

К счастью, в это время над Зинтатом громыхнул взрыв — взрывы, как уже сообщалось в нашей летописи, производились во время обеденного перерыва. Молодые люди быстро перекусили и побежали по рабочим местам.

Туровский завернул в общежитие, сел бриться. Ему показалось, он сегодня некрасив, потому что небрит. Но и побрившись, он не мог спокойно смотреть на свою скуластую физиономию.

Но он должен, должен хотя бы еще раз увидеть Марину. Решил дождаться конца смены и встретить возле женского общежития. Однако удобно ли? Станут судачить… да что теперь! Лег на кровать и закрыл глаза.

Очнулся — на часах восемь. Ах, она уже дома. Быстро надел куртку, шапку. «Может вина у хрустовцев попросить? Нет!» Вышел на улицу и зашагал по темно-синему снегу.

В бараках светились окна. А вот и женское общежитие. Маленький вестибюль с афишами и объявлениями по стенам. Дежурная, пожилая женщина в пальто и пуховом платке, читает за столиком книгу, она узнала бывшего начальника штаба, кивнула. Для маскировки цели своего посещения Туровский почитал афиши:

«У нас в гостях певица Сенчина!»

«Вечер 9-бальных танцев».

Диспут: «Мыслим ли Муслим?» (Был такой популярный певец Муслим Магомаев — Л.Х.)

Туровский скривил губы, прошел в скудно освещенный коридор, остановился в нерешительности. Он не знал номера комнаты, в которой живут Таня и Марина, а спросить у дежурной счел невозможным. Медленно побрел мимо закрытых дверей. Пахло жареной картошкой, одеколоном, слышалась музыка.

Дошел до конца коридора, постоял у торцового окна и вдруг услышал совсем рядом смех Татьяны — звонкий, чуть вульгарный, пацаночий. Вот в этой комнате. Значит, и Марина там.

Не в силах устоять против странного и постыдного желания заглянуть хоть в щелочку, хоть в замочный створ, стараясь не шаркнуть подошвами, приблизился к двери с номером три. За порогом тренькала гитара. Валерий оглянулся — никого — чуть присел и заглянул в замочную скважину. Ключа в ней не было, и он увидел в полусумраке комнаты стол, настольную лампу и Таню, игравшую на гитаре. Спиной к двери сидела грузная девица, кажется, Машка Узбекова, а справа, прижав ладошки к горлу, сверкала глазами Марина. Перед ней лежала книжка. Татьяна пела:

— Расцвели уж давно-о хризантэмы в саду… но любовь всё живет в моем сердце ба-альном!.. — и снова визгливо смеялась.

Туровский стоял, согнувшись у двери, и не решался постучать.

Таня что-то спросила, Марина тихо что-то ответила.

— Напрасно!.. — пропела-проговорила Таня. — Напра-асно старуха ждет сына домой! Он вполне хороший парень. Грамотный. И не пьет.

Валерию стало жарко — говорили, конечно же, о нем. Но почему «напрасно»? Значит, Марине он не нравится?

Оттолкнулся от двери, выпрямился, с горечью глотнул темный коридорный воздух, который пахнул селедкой, пудрой и жареной картошкой, и быстро зашагал прочь. Он еще не знал, что очень скоро на рабочем участке к нему подойдет заплаканная Марина и пожалуется: