Хватит, пора выбираться! Следуя зрительной памяти, он повернул назад, тут же запнулся в темноте за какую-то трубу и грохнулся навзничь, в воду. Немедленно поднялся, зло смеясь, и в растерянности замер. Кромешная тьма, надо ждать света.

С него текло, он весь вымок. В бешенстве от невезения он стряхивал с рукавов, с груди воду, правый сапог, которым при падении зачерпнул, хотел было снять его и слить, но с кривой усмешкой подумал: «Все равно теперь».

Пошарил вокруг, нащупал бетонную стену, прислонился. «Надо подождать».

Чтобы не терять впустую времени, продолжал думать. «Если в сутки на ноль-ноль семь десятых отметки, это… это через сорок, сорок пять дней надо разбегаться. Перекатит. А может быть, и раньше? Черт возьми! Атомный век! Век электроники! На Луну летаем! А понять никто не может, что с этой каменной дурой». Туровский больно стукнул кулаком по стене.

И ему показалось — вдали звонит телефон. Уже мерещится? В галерее на стенах висели телефоны с тяжелыми трубками, как в подводных лодках или на теплоходах. Наверное, сработал случайный звонок. Впрочем, даже если надумаешь сейчас найти этот аппарат, не найдешь — только сверзишься куда-нибудь…

Достал спички, шоркал, ширкал — сырые. Хотел выбросить вон — сунул в карман. Вдруг пригодятся. Хотя… глупость, трусость, скоро включат.

Он мерз в тяжелом полушубке, обвисшем как колокол, а света все не давали. Идти вслепую к выходу больше не решился. Он понял, что дело нешуточное и стал греться — приседать, крутить руками. Он, наверное, смешон был сейчас — в полушубке, в хлюпающих сапогах и шапке, которую он снова нахлобучил (каску не нашел, она при падении в темноте куда-то отлетела).

Туровский сердился до беспамятства, представляя, как сейчас загорается свет, а рядом стоят и смотрят на него какие-нибудь девушки.

«Ничего страшного, приду домой — приму ванную, выпью коньяка».

И телефон зазвонил буквально рядом с ним — возле плеча. Валерий вздрогнул от неожиданности. Это было странно, как если бы он шел по улице и зазвонил телефон-автомат. Эти редкие телефоны в галереях предназначались для того, чтобы звонить отсюда.

Туровский стал водить рукою, нашарил в полном мраке скользкую от влаги трубку, приложил к уху, приладил плотнее, отчего шапка съехала влево и тоже упала куда-то в воду. Валерий застонал от злости:

— Ну, кто там?!

— Туровский? — спросил Васильев.

— Да, я, — растерянно сбавил голос Валерий. Помолчав, добавил. — Хожу тут. В патернах был.

— Мне сказали, свет погас. Не заблудишься?

«Еще чего не хватало — чтобы пошли спасать начальника штаба. Сам выберусь!» Валерий чихнул и деланно засмеялся.

— У меня фонарик. Все в порядке. А Михаила Ивановича — гнать, гнать пора! Вечная наша нерешительность! Слышите?

Васильев на другом конце провода молчал.

— Вы из управления? — спросил Туровский. Хотя это не имело никакого значения. Альберт Алексеевич мог и дома сидеть на телефоне. Сейчас уже, видимо, погожий вечер. Не хватает только Валерию здесь куковать до утра, до прихода СГЭМ-овцев. — Сегодня — ноль-ноль семь за сутки.

— Знаю. Я звонил в Ленинград, — сказал Васильев. — Главный технолог завтра прилетит. И ожидается секретарь обкома. Партия хочет контролировать. Интересно, она может контролировать уровень паводка? — Васильев хмыкнул и опять замолчал.

Туровский стоял, ничего не видя вокруг себя, прислонясь плечом к пахнущей плесенью, склизкой стене. В железной ледяной трубке скребся, как живой зеленый кузнечик, голос Васильева. Он, Васильев, и он, Туровский, обыкновенные маленькие люди из костей и красного мяса, копошатся точно так же, как кузнечики, пытаясь спасти бетонное чудовище, перегородившее реку. Каменное чудовище кряхтит, оседает, укрепляется или… наоборот, готово треснуть и опрокинуться, как доминошная стенка.

— Приказываю немедленно идти домой и выспаться, — после долгого молчания ожил голос начальника стройки. — То же самое я сказал всем. Давайте до завтра отдохнем. — Он сделал паузу. Может быть, кому-то рядом возразил. — Нам сейчас нужны ясные головы. Нам не нужны ошибки. — И чуть насмешливо процитировал. — Нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия.

И положил трубку. Туровский свою тоже повесил и нагнулся, чтобы поискать шапку. Куда подевалась?! Можно было взвыть. Достал коробок спичек, нащупал одну, с выпуклым шариком, сунул себе в волосы на голове и принялся крутить, сушить ее, как в детстве. То же самое сделал с самим коробком, с его зажигающей гранью. Потом осторожно чиркнул спичкой — в темноте возникла желтая точка, она зашипела, стала красноватой, вспыхнула — осветила руки Валерия и подожгла деревянную ножку. Пока был свет, он нагнулся, шапки не видно — и сплюнув, зашагал в сторону выхода.

И вдруг сомнение остановило его. А не в противоположную ли сторону надо идти? Кажется, когда он упал и поднялся, он крутнулся на месте, отряхиваясь… Спичка уже догорала, больно жгла пальцы, и отшвырнув ее, Валерий двинулся наугад.

Он снова и снова останавливался, сушил в волосах спички и зажигал их. И брел между серыми стенами галереи, плеща водой. «А вдруг как хлынет сюда Зинтат! — Его испугала эта совершенно дикая мысль. — И мне каюк!»

И разозлившись на себя, запел неверным от страха, овечьим голосом: