Социализм вокруг уже давно закончился, поезд ушел, и если в Беларуси его книжку до сих пор читают, то лишь потому, что живут в отцепленном вагоне, которым стала эта страна невнятной совковой диктатуры и прокисающих огурцов совковой же закваски…

Работать с Маленькой ему хотелось. Даже не потому, что у них что-то особенное получалось. Хотя и получалось довольно неплохо – ведь, наговаривая тексты, он старался изо всех сил, стремясь ей понравиться. По-мальчишески пижонил и из кожи вон лез, чтобы быть и интересным, и остроумным.

Надеялся, кроме всего, и ее втянуть в сочинительство. Подогревая ее тщеславие, он подталкивал ее к тому, чтоб она и сама попробовала что-нибудь «накорябать».

Он догадывался, зачем ему это нужно.

Ведь лучшие из его подружек или учились на журфаке, или работали в газете. И становились лучшими,отдаваясь ему целиком, когда он начинал заниматься с ними журналистикой, в чем чувствовал себя действительно профи.

Они млели, они ощущали в нем мастера, когда он подсказывал им, как поинтереснее раскрыть тему, когда умно и тонко правил ими написанное. Под его пером любая их фитюлька оживала на глазах, обретая выпуклость и звонкость. Студентки журфака, где он несколько лет вел придуманный им семинар по «газетному ремеслу», от восторга, понятно, заходились. А лучшие из них приходили к нему отдельно– доусваивать его коронный тезис: журналистика – это жизнь. Как живешь, так и пишешь. А тут уж он знал, чему и какобучать… Школьному Пенису и не снились такие допзаны…

Малёк с готовностью заглатывала его наживку. Отложив диктофон, она вдруг спрашивала:

– А что такого особенного написала твоя Франсуаза?

– О, – Рыжюкас сразу оживлялся, – она написала замечательную книжку, которая называется «Здравствуй, грусть!». Это сделало ее знаменитой на весь мир. Между прочим, почти в твоем возрасте…

Она смотрела недоверчиво.

– Хочешь так? Хочешь, я из тебя вылеплю писательницу покруче?

– С чего ты взял, что я собираюсь становиться писательницей? – Но было видно, что ей это небезразлично. – Я, между прочим, собираюсь рисовать… Или ты и рисовать меня можешь научить?

– Запросто. Сначала научив тебя талантливо сочинять. Или хотя бы… трахаться… – Она в недоумении вытаращила свои зеленые.

Но он знал, что говорит, он это не сейчас придумал. Талант, конечно, природный дар, но вовсе не исключительный. Чтобы ему проявиться, нужна раскованность. И не важно, в чем талант раскроется: он – инструмент в достижении совершенства и универсален, как разводной гаечный ключ. Научившись хоть что-то делать талантливо, можно понять, как вообще приходят к совершенству. Поэтому первоклассный художник скорее найдет общий язык с виртуозным музыкантом, чем с художником-неумехой. Мастера общаются на языке таланта, но этот язык сначала нужно постичь…

– И при чем же здесь секс?

– Тут легче всего добиться полной раскованности…

В сексе не легче, подумал он. В сексе интереснее. Добиться раскованности в постели не всегда просто, но он не знал занятия увлекательнее. Отчего всю жизнь и возился с творческой молодежью.Научить девицу отвязываться, отдаваясь легко, свободно, удобно, тонко, отвязано, бесстыдно, а потом сказать: «Вот так и пиши». Журналистика – это жизнь…

Однажды, едва расставшись с официальной журналистикой, он целое лето проработал… начальником пионерского лагеря в болотной глухомани Белорусского Полесья.

Лагерь был необычным: команду воспитателей Рыжук собрал из своих друзей, которые, поехав на лето отдохнуть, не на шутку завелись «неформальной педагогикой» и устроили захватывающе интересные каникулы и себе, и детям-аборигенам, никогда и не мечтавшим о таком счастье.

Молва о лагере, где подростки всем управляют, на кухне не воруют, отряд воспитателей строем ходит в столовую на обед, скандируя собственную речевку, а полуголый размалеванный начальник лагеря может личновосседать в праздник на плоту, изображая из себя Нептуна, разнеслась быстро, и вскоре из «Комсомолки» позвонили друзья Рыжука, попросив принять их практикантку и помочь ей срочно сделать из лагеря «забойный» репортаж.

Студентка подкатила к проходной на пыльном райкомовском «уазике» и, предъявив корреспондентскую корочку с орденами на обложке, потребовала, чтобы ее немедленно провели к настоящемуначальнику лагеря, а не к девятикласснице с косичками, которая заявляла, что сегодня начальница здесь она.

Но та упорно стояла на своем:

– Сначала вы должны искупаться. Потом отобедать. Это закон. Иначе он вас не примет.

Столичные амбиции взяли свое, и студентка разъяренной тигрицей личнок Рыжику прорвалась. Она торопилась с материалом,и ей было не до их игрушек.

Выслушав юную коллегу по перу, Рыжук встал и угрюмо сказал:

– Пойдем.

Выйдя во двор, он уселся за руль хозяйственного грузовика и молча указал ей на место рядом. Когда грузовик, трясясь на ухабах и попеременно буксуя в песке и болотной хляби, наконец остановился у небольшого озерца, девица посмотрела на него с ужасом:

– Что дальше?!

– Дальше вы тут разденетесь догола, отдадите мне свои вещи, искупаетесь и будете загорать, пока я не приеду. И учтите – вокруг непроходимые топи, пять шагов в сторону, и конец – ори тут, не ори… Вот одеяло, вот бутерброд и пачка кефира…