– О самых больших начальниках.

– Да… Встречаясь с ними, я даже подумывал написать о том, что у каждого из них были и достоинства, ну хотя бы одно бесспорно положительное качество.

– Какое?

– У каждого свое. Например, у Косыгина феноменальная память. А у Машерова фантастический артистизм…

– Тебе надо было выдумать одного, у которого были бы сразу все эти качества. Получился бы идеальный деятель…

– Как «дедушка Ленин»? – съязвил он, хотя про себя и отметил ее творческую изобретательность.

И тут это талантливое дитя выдало такое, что Рыжюкас чуть не упал со стула:

– Слушай, я что-то совсем запуталась и никак не врублюсь – а кто он вообще такой, этот ваш Ленин?

Рыжюкас захохотал. Он смотрел на нее и корчился от смеха. Он буквально рыдал от раздирающего его хохота.

Она смотрела на него, не понимая, обижаться ей или что?

– Ласточка моя, послушай, – наконец сквозь умильные слезы сказал он, – ты не обижайся, но этим вашим Ленинымты меня уморила…

Она не понимала, что здесь смешного. А он понял, что не может ей этого даже объяснить.

– Ну да ладно… Только учти, что если сложить все самые лучшие качества всех дядь, которые руководили нашей огромной страной, и все достоинства этих «больших пацанов», как ты их называешь, в одну кучу, из этого не то что идеального, нормального человека не вылепишь… Слишком долго мы жили в дерьме и среди дерьмовых людей, самые дерьмовые из которых всегда поднимались наверх, – закончил Рыжюкас уже серьезно.

– А ты? – спросила Маленькая. – Ты опускался или поднимался?

– Мне всю жизнь везло. Когда я, карабкаясь изо всех сил, забирался слишком высоко, меня тут же сбрасывали вниз. И пытались отправить бултыхаться на помойку.

– Почему? Потому что ты такой нарывастый?

Нелепо, конечно, но у Рыжука, а потом и у Рыжюкаса так сложилось, что его личные перипетии всегда как-то слишком зависели от жизни государства.

Отовсюду его вышибали. И всегда «в ногу со временем». И всегда ему с этим везло, правда, что называется, «от противного». Из-за врожденной способности любые неудачи повернуть себе на пользу, извлечь урок и вырулить на новую стезю.

Еще со школами ему повезло, когда из одной он вылетел, а в другую влетел – все из-за модных тогда идей о трудовом воспитании, «полученном» им в сжатом видена заводе.

И в институте ему с первых дней, с первых шагов повезло.

Он приехал в Рязань в семнадцать лет.

Впервые войдя в просторный вестибюль Радиотехнического института уже полноправным студентом, первое, что он узрел, это огромное объявление, исполненное под плакат Моора: «Помоги!». Только вместо голодного мужика пальцем указывала прямо на Генса хрупкая чувиха в юбочке колокольчиком, удивительно похожая на Ленку.

И уж вовсе непонятной была подпись внизу: «Совет УК».

Вчера на площади трех вокзалов в Москве он случайно купил в киоске сразу три номера журнала «Юность». А потом, в очереди у билетной кассы и в поезде, с маху прочел «Звездный билет» Василия Аксенова.

Галка и свободная любовь – это как раз оттуда. Галка – это же Ленка: так похоже этот Аксенов все выписал, словно лично их знал…

Через полтора часа Гене уже выступал на трибуне ауд. 407 – большого лекционного зала, до предела набитого студентами и посторонними людьми из города, чему способствовало множество повсюду расклеенных объявлений.

Диспут начался с того, что какой-то зануда в коричневом двубортном костюме и цветной косоворотке (как Гене потом узнал, старший преподаватель кафедры истории КПСС) вышел к трибуне, чтобы по поручению парткома института «направить молодежную дискуссию в нужное русло».

Медленно и с расстановкой он молол что-то скрипучее о традициях великой советской литературы, на которых воспитывается наша героическая молодежь. Причем безо всяких там мелкобуржуазных так называемых свобод.

Слушали его плохо – даже хуже, чем он говорил.