...Как-то ночью усталые и основательно откушавшие водочки, возвращаемся с поэтом Колей Рубцовым из гостей от моих друзей-курчатовцев, людей настолько гостеприимных, что при расставании нам была выделена на утреннюю опохмелку чекушка и к ней пара увесистых бутербродов. Естественно, еле добравшись домой через всю Москву (от площади Курчатова до Дмитровского шоссе) на перекладных, мы эту чекушку приговариваем и, только-только заваливаемся спать, как: динь-динь-динь — трезвонят в дверь. Не реагирую, думаю, ошибка. Нет, трезвонят настойчиво. Открываю на грани бешенства и тут же истерично ржу: продрогший Будильник, с которым до того мы не виделись год с липшим, протягивает мне бутылку. Но тут из-за моей спины показывается Рубцов, воинственно сжимающий в руке настольную лампу (на всякий случай), и незваный наш гость, тыча в него бутылкой, заявляет: «Это еще кто? Я на него не рассчитывал». Коля принимает реплику всерьез, и в следующие два часа я только тем и занимаюсь, что мирю их. Наконец по моей просьбе Коля читает стихи, которые Женьке, слава Богу, нравятся настолько, что он великодушно советует: «Недурно, старик. Тебе надо учиться». Коля, к тому времени, кажется, получивший диплом литературного института и уже хорошо знавший цену своему дару и профессионализму, снова раздражается, и все начинается сначала. Как вдруг Женька примирительно заявляет: «Ладно. Я пошутил. Слышал я о тебе. Это ведь ты написал?». И цитирует какие-то рубцовские стихи. И Коля тут же успокаивается. Еще через час-другой они, похоже, расстаются друзьями навек.

Уже много позже я узнал от Будильника, что он в тот вечер приметил какие-то газетные или журнальные вырезки с напечатанными рубцовскими стихами, лежавшие на подоконнике нашей комнаты, утащил их в ванную, полистал, кое-что успел выучить, что с успехом продемонстрировал в нужный момент.

...А вот еще, в продолжение темы, уже на Урале — (опять же!) ночной звонок:

— Эдька!

— Кто это?

— Спишь, гад! А я тут голодный мерзну на вокзале!

— Будильник! Бери немедленно авто и дуй ко мне. Адрес мой есть?

— Адрес есть, а денег нет.

— Приедешь, я расплачусь...

...Минут через сорок приезжает, я сую ему мятый четвертной, а он ухмыляется и вытаскивает из кармана пачку хрустящих сотенных:

— Я пошутил.

Выясняется, что едет он с Севера, где является большим начальником молодежи на новостройке. И сменил столичный авиарейс на поезд времен первой пятилетки лишь для того, чтобы показать мне, как выглядят новенькие сотенные купюры. Так что пришлось мне продемонстрировать ему и свои такие же, из свежего авторского гонорара, только уже побывавшие в обращении, чтобы он успокоился и не вздумал меня спасать от нищеты, ибо я заподозрил, что именно с этой целью он ко мне явился, узнав, что я несколько месяцев до того болел.

Когда я собирался в Минск, то всегда заблаговременно сообщал Женьке об этом. К слову, это происходило достаточно часто: то журналистская командировка, то авторская поездка, то просто появлялась возможность пообщаться, погреть душу, а заодно и отдохнуть у Женьки в его ДСМ — доме в сельской местности — так он назвал свое деревенское «бунгало» в одной из книжек.

Женя встречал меня во всеоружии, в режиме «все включено». А это значит, суетился, чтобы обеспечить жилищными условиями, полноценным питанием, включающим фирменную «Зубровку», настоянную на неимоверном количестве трав, и культурной программой. Все было организовано на космическом уровне, и я рад был предоставить Будильнику возможность поразить мое воображение, потому что он получал от этого очевидное удовольствие.

... Он настойчиво звал меня съездить с ним в Литву. Говорил, что мне просто необходимо побывать там, если я намерен расширить свои культурные горизонты.

И вот мы с ним в Вильнюсе. Он водит меня по совершенно очаровавшему меня городу, в истории и культуре которого, как выясняется, Женька разбирается досконально. Потом к нам присоединяется его старший брат Леонард со своей дочуркой, совсем малышкой, которая отстает от нас, топает в двадцати шагах сзади. Мне безумно интересно общаться с братьями, но я все время отвлекаюсь, смотрю: все ли в порядке с Женькиной племянницей.

Будильник наконец замечает, что я слушаю их невнимательно и раздражается:

— Что ты все дергаешься?!

— Так... вон...малышка опять отстала.

— Ну и что?! Она ведь Будинайте: не заблудится!

И действительно: девчушка идет себе и идет. И ей не скучно самой с собой. Будинайте ведь!

Уже спустя годы, после того, как я не раз побывал в Литве, Женька как-то представлял меня своему приятелю:

— Эдьку я вывез в Литву чуть не силком, а теперь его оттуда за уши не вытащишь! Дружбу там завел не с кем-нибудь, а с обеими сестрами Чюрлениса! В Паневежис мотался в гости к Мильтинису и Банионису! В Каунасе фирменный пивбар открывал, все элитные сорта пива перепробовал! До того, гад, обнаглел, что стал стихи молодых литовских поэтов на русский переводить!

Я довольно ухмылялся и объяснил нашему собеседнику: «Это он не мной, это он собой гордится» и получил от Женьки подзатыльник.

Однажды, собираясь к нему в гости, я узнал, что он в это время находился недалеко от Бреста, в колхозе, председателем которого был Владимир Леонтьевич Бедуля, а Женька работал в то время его заместителем по строительству(?).

Когда, наконец, мне удалось до Женьки дозвониться и сообщить, что я через день прилетаю в Минск, Будильник обругал меня на чем свет стоит и потребовало) отложить поездку хотя бы дня на три-четыре, чтобы он к этому глобальному событию мог подготовиться. Я мстительно сказал, что не вчера с ветки сорвался и обойдусь, наконец, без его опеки и разносолов. Женька бросил трубку. Я ухмылялся. Но недолго. Минут через пятнадцать опять зазвонил телефон: опять межгород. Я поднял трубку: опять Будильник.

— Каким рейсом? Номер помнишь?

И он встретил меня в запыленной «Ниве» и повез было в свой ДСМ, но по дороге, не умолкая, убеждал отправиться немедля к Бедуле, и ведь уговорил!

Через пару часов мы уже пили пиво в поезде. Женя, не давая мне вставить словечко, красочно описывал все прелести его сельской жизни, рассказывал о колхозном Доме культуры, в котором функционирует настоящая музыкальная школа, где учатся даже дети, приезжающие специально из Бреста, для оформления которого занавес ткали в Иваново, светильники чеканили в Армении, а мебель заказывали и везли из Эстонии. И вообще, по его мнению, мне надо завязывать со своей кочевой жизнью театрального автора-«многостаночника» и сосредоточиться на создании в этом колхозе невиданного творческого центра, который, с учетом еще и близости Беловежской Пущи, конечно же, потрясет человечество. Чуть забегая вперед, скажу, что впоследствии я вполне серьезно обдумывал такой поворот в моей жизни. Это было, когда в очередной мой приезд к Бедуле мне устроили шикарное сорокалетие: в каминном зале с розовым мрамором. И к застолью даже было доставлено несколько бутылок любимого мною ликера «Вана Таллин» и рижского бальзама, причем Женька уверял, что за этими питейными чудесами они с Владимиром Леонтьевичем специально посылали человека в Прибалтику, и я ведь поверил.