— Не думаю, чтобы вы испытывали особые затруднения в поисках человека, с которым можно было бы «поделиться».

— Вы имеете в виду мужчин? Они постоянно толкутся вокруг меня, и я могла бы приручить любого из них, если бы только захотела.

— Кто же вас заставляет жить здесь, если вам тут не нравится? Есть же в стране и другие города, кроме этого.

— Но ведь на моих руках остались дела Джерри, и я должна ими заниматься!

— Однако от гостиницы вы избавились довольно быстро.

— Я уже сказала вам, что была вынуждена сделать это… Кроме того, вас это совершенно не касается.

— Как вы израсходовали средства, полученные от продажи гостиницы?

— Я не обязана отчитываться перед вами! — гневно крикнула она.

— Но после вас я единственный наследник всего имущества и деловых интересов Д. Д.

— Пока я жива, у меня есть полное право распоряжаться всем.

— Ну вот, теперь нам обоим известны наши позиции, — заметил я. — Вы уверены, что долго проживете?

— Не подходите ко мне! — крикнула она, отодвигаясь.

— Вы очень пугливы, но я вас не трону. Интересно, почему и кем вы напуганы?

— Сейчас же уходите! — прошипела она. — У меня нет больше сил разговаривать с вами.

— Мне наш разговор тоже не доставляет радости. Но, может быть, вы все же скажете, чего вы так боитесь?..

— Вы пришли, чтобы мучить меня? — тихо, страдальческим тоном спросила она. — Вы ненавидите меня потому, что ваш отец все свое состояние оставил мне, а не вам, как вы надеялись. Убирайтесь вон из моего дома!

— Советую вам обратиться к опытному врачу, сказал я на прощание. — Впрочем, в местной тюрьме найдется, наверное, хороший психиатр.

В витрине лавочки подержанных вещей Кауфмана висело написанное от руки выцветшее объявление:

Нужно сказать, что вещи, выставленные в витрине, подтверждали это. Здесь были поношенные костюмы, старые фотокамеры, военные медали, облезшая лисья горжетка, ковбойское седло, охотничье ружье, две индейских дубинки, заржавленные наручники, часы с месячным заводом, полный комплект романов из цикла «Веверлей», птичья клетка, густо смазанный крюк. Однако самым неподходящим предметом в витрине был литографированный портрет Фридриха Энгельса, холодно рассматривавшего окружавшие его символы той самой цивилизации, которую он так резко критиковал.

В лавке было темно, но из-под двери в дальней стене пробивалась тоненькая полоска света. Я постучал, дверь распахнулась, и в светлом прямоугольнике света показался чей-то силуэт. Человек включил освещение в лавке и направился к входной двери, обходя по пути проржавевшие железные печки, засиженные мухами кувшины, поломанную мебель, детские коляски, обитатели которых давно уже стали дедушками и бабушками.

Он оказался грузным стариком с протезом вместо ноги. Прижав нос к стеклу, спросил:

— Что вам нужно? Я уже закрыл магазин.

— Это вы пишете письма в газеты? — так же через дверное стекло спросил я.

— Да, я. А вы что, читали их?

— Откройте. Мне нужно поговорить с вами.

Старик открыл дверь.

— Ну, так о чем вы хотите говорить со мной? Обсудить какие-нибудь идеи? — с усмешкой спросил он, отступая в сторону и пропуская меня.

— Для чего вы поместили в витрине портрет Энгельса?

— Вы его узнали? В этом паршивом городишке почти никто не знает его, и меня часто спрашивают, не мой ли это отец. Вот я и рассказываю, кто был Энгельс и за что он боролся всю свою жизнь. Мои посетители — представители эксплуатируемых классов, и я пытаюсь, как могу, воспитывать их.

— Видимо, они идут к вам толпами. Ваш магазин расположен в удобном районе, и вы имеете хорошую возможность распространять свои идеи.

— Пройдите ко мне, — пригласил старик, делая широкий жест рукой. — Я с удовольствием потолкую с человеком, который, как мне кажется, разбирается, что к чему.

Через крохотную конторку старик провел меня в жилую комнату и пригласил сесть. Комната представляла собою сочетание гостиной и кухни. В ней стояло несколько старых кожаных кресел и деревянных стульев, карточный столик и книжный шкаф.

— Вы, кажется, давно живете в этих краях, мистер Кауфман? — спросил я.

— Почти всю жизнь. Этим магазином владею уже тридцать пять лет.

— В таком случае вы можете рассказать кое-что о порядках в муниципалитете. Кто фактически правит городом?

— Вы что, журналист? Пишете книгу?

— Собираю материал.

Кауфман не спросил, какой именно материал я собираю, только улыбнулся еще шире, чем прежде.

— Вы хотите, чтобы я рассказал вам, как это подается нашими газетами для политически оболваненных читателей? Или как я понимаю обстановку? Иногда, особенно после запрещения профессиональных союзов на фабриках резиновых изделий, мне кажется, что я один из немногих еще зрячих людей в этом городе.