Томас встал, его взгляд зацепился за небольшой плакатик, приклеенный под самым потолком. Картинка была старая, кажется сороковых годов, на ней строгий солдат в мундире и шлеме, взирал куда-то вдаль бестрепетным взором. На втором плане призрачный воин в шлеме викингов смотрел в том же направлении, символизируя преемственность поколений и высокого боевого духа. По низу плаката шла короткая надпись в одно слово – «Сражайся!». Рисунок показался Томасу крайне символичным – нобиль добился своего положения в сражениях, и в сражении же вернёт его. Захваченный моментом Фрикке даже поскреб ногтем прямоугольный листок, но тот был приклеен на совесть, став за много лет почти что частью стены.

Томас открыл дверцу и спрыгнул прямо на землю. На мгновение нобилю показалось, что он буквально воспарил над миром, так велико было его воодушевление. Цепким взором Фрикке охватил идущие широким фронтом отряды, готовые развить первоначальный успех начавшейся операции – грузовики с пехотой, артиллерию на механизированной тяге, бронетранспортёры с временно снятыми верхними панелями. Немного в стороне догорал сбитый в самом начале русский дирижабль ПВО. Сарделькообразный корпус воткнулся в землю почти вертикально и торчал, как покосившийся пограничный столб. Обшивка тлеющими кусками облетала на землю, открывая почерневший каркас, похожий на скелет кита.

— Передаем новое местоположение – с этими словами из автобуса высунулся офицер связи. – Ждём донесений.

Томас не снизошел до ответа, экономя слова и не желая тратить их попусту. Он ограничился коротким кивком. Через приоткрытую дверцу слышались приглушенные переговоры штабных офицеров и хриплое бормотание рации. От остановившегося рядом автомобиля связи уже бежал запыхавшийся солдат с телефонной катушкой за спиной, поправляя на ходу сбившийся шлем.

Фрикке поднял голову, подставил лицо восходящему солнцу, чувствуя, как утренние лучи скользят по прикрытым векам, будто здороваясь. Наверное, стоило все-таки примкнуть к приверженцам солярного культа, набравшего популярность с начала пятидесятых. Поклонение первозданной силе природы, которая поддерживает изначальное равновесие, отбраковывая слабость и негодность – что может быть более естественным?

Наступление началось, как начинается всякая операция такого рода – очень рано, когда ночь уже считается утром, но исключительно формально. Дивизия стояла без движения, а мимо шли подкрепления, транспорт, бензовозы – питание боя; обратно в тыл ехал порожняк и санитарные автомобили. Это было прекрасно, и одновременно очень печально, потому что воинская работа, слава и награды проезжали мимо Томаса.

Из обрывочных сведений и прослушиваемого эфира можно было заключить, что удар с Плоньско–Цехановского выступа не стал неожиданностью для противника, оборона Империи гнулась, шаталась, но пока удерживала евгенический натиск. Впрочем, никто не сомневался, что это лишь временная заминка.

Томас слушал радио и очень хотел кого-нибудь убить. Просто так, чтобы разрядить злость и ярость, накапливавшиеся в нем, как в конденсаторе. Но выместить раздражение было не на ком, прифронтовую зону давно и надёжно очистили от всех нежелательных и просто сомнительных элементов.

Ближе к полудню некоторые радиостанции неожиданно прекратили работу, другие сменили диапазон. Никто ничего не мог сказать в точности, но опять-таки все знали, что в ход пошло новое оружие. Атомный арсенал противостоящих сторон получился несимметричным. «Водные» поставили на морские баталии и бомбардировку портов Северного Моря. Нация предпочла копить драгоценные заряды для сухопутных баталий. Империя и Конфедерация использовали свой шанс, теперь пришло время убербомб Евгеники.

А затем, к трем часам пополудни, нобилю доставили пакет.

Строго говоря, это не был «пакет» в обычном понимании. От колонны мотоциклистов внезапно отделился один, обычный аппарат с коляской, пропыленный насквозь. Водитель в кожаном плаще и очках, а так же дремлющий за пулеметом второй номер. Попытавшийся пресечь нарушение дисциплины марша регулировщик, увидев документы мотоциклиста, вытянулся в струнку — это был особый курьер в чине полковника, а в коляске ехал увесистый стальной ящичек, похожий на чемодан–дипломат.

Запершись в автомашине, Томас очень внимательно прочитал все содержимое ящика – выписку из общей директивы северной группы армий, приказ на боевые действия дивизии, разъяснения, график, план снабжения и транспортировки, всю сопутствующую документацию. И только после этого дал волю чувствам. Снаружи терпеливо ждали полковник и охрана, дивизионный штаб и вся дивизия, а Фрикке ходил по крошечному отсеку личного бронеавтомобиля – два шага в одну сторону и обратно – и готов был кусать локти от злости, только на этот раз имевшей уже совершенно иную природу. От злости на себя, на собственные спешку, торопливость, несдержанность.

Как он мог допустить хотя бы тень сомнения, предположить, что его действительно задвинут на второй план? Что командующий группой армий на северном фасе Варшавского Выступа пренебрежет штурмовой дивизией, сформированной волей Вождя? Этого не могло случиться и, разумеется, не случилось. Все происшедшее было частью большого плана, в который его не посвящали до последнего момента. Обидно, но понятно и объяснимо.

Томас позволил себе ровно три минуты терзаний и самоуничижений, а затем перешел к действию. Счастливый билет, выданный Координатором, продолжал действовать, теперь только от Томаса и его соединения зависело, обернется ли он вожделенным выигрышем.