Фрейд так погружен в раздумья, что даже забывает рассердиться: он смотрит прямо перед собой, в одну точку, чувствуется, что он с трудом распутывает клубок своих мыслей и даже провидит какую-то новую истину.

Фрейд. Кроткие силы… на что они способны? В Сесили нет ничего кроткого, ничего нежного…

Брейер. Вам об этом ничего не известно. (Более интим­ным, чем ему хотелось бы, тоном.) А я знаю ее нежность.

Тон Брейера удивляет Фрейда.

Фрейд (сурово). Вам известна ваша собственная нежность! Именно свою нежность вы находите в ней! (Потом возвра­щается к. своим раздумьям.) Сесили – это поле битвы. В ней борются свет и тьма… (Говорит, не глядя ни на кого.) У меня было такое чувство, когда я ее слушал… (Внезапное озарение.) Брейер, она ведь защищала не отца, а саму себя.

Брейер слушает его с изумлением и возмущением.

Брейер(громким голосом). Что?

Фрейд. Эти раздетые женщины… этот голый мужчина… эти непристойные картины… Брейер, все это взволновало ее.

Пока Фрейд говорит, невидимый оркестр (музыкантов много, и игра­ют они талантливо) исполняет вальс, который звучал в борделе.

Брейер. Взволновало? Взволновало ее плоть? В то мгновение, когда ей показали труп отца? Неужели ее взволновала эта грязная карикатура на любовь? (Смеется.) Фрейд, я больше не узнаю вас. В моих глазах вы были самым строгим человеком из всех, кого я знал. Большим пуританином, чем пастор. А сегодня утверждаете, что юную девственницу может волновать сексуальная привлекательность порока?

У Фрейда смущенный вид. Последние слова Брейера глубоко его задели. Он вертит головой направо и налево, словно хочет рассеять свои мысли. Затем, как бы прося у него помощи, смотрит на Флисса. Тот из простой вежливости не желает вмешиваться в спор. Но он не пропустил ни слова. Встретившись взглядом с Фрейдом, он не шелох­нулся и ничего не сказал. Но он широко улыбается в знак одобрения. А Фрейд, неотрывно глядя на него, будто зачарованный его огромными пылающими глазами, тихим и мрачным голосом бормочет.

Фрейд. Влечение к ужасному… Привлекательность ужасно­го… Я задаю себе вопрос… (Внезапно пожирая Флисса глазами, так, как будто он черпает в нем свое мужество, прибавляет более громким и звонким голосом.) Все не­врозы имеют сексуальную природу.

Флисс расплывается в улыбке. Вид у него поистине дьявольский. Брейер вздрагивает.

Брейер (с возросшей грубостью). Вот оно – великое открытие!

Он заметил улыбку Флисса, и то взаимопонимание, которое связывает его с Фрейдом, ему не нравится.

Брейер. Я вижу, вы стали учеником нашего друга Флисса. Ему повсюду мерещится секс, даже в носу.

Фрейд молчит, нахмурив брови, расстроенный недовольством Брейера. Он ни на кого не смотрит, мрачный, подавшись вперед, он не говорит ни слова во время резкой речи Брейера.

Брейер. Вы попали пальцем в небо. За те полтора года, что я знаю Сесили и дважды в день навещаю ее, ни в одном ее жесте, ни в одном ее слове, даже под гипнозом, ничуть не проявилась тяга к плотскому. Она ничего не знает о любви, никогда не думает о ней. Мне известна лишь одна ее забота – помогать бедным. И я даже скажу вам: теперь, когда задумал­ся над этим, ее сексуальное развитие мне кажется несколько замедленным. Несомненно, из-за невроза. (Он смеется, поти­рая руки.) У нее не было ни одного возлюбленного. Даже классического кузена. Никого! Ха-ха! Никого! Ее плоть спит. Вот, дорогие мои коллеги, какие опасности таятся в обобщени­ях. (Кучеру.) Франц, высадите меня здесь.

Кучер натягивает поводья, и карета останавливается у тротуара.

Карета какое-то время катит по дороге.

Уставившись в одну точку, Фрейд, терзаемый мыслями, которые воз­будил в нем метод катарсиса, и досадой, которую породило в нем поведение Брейера по отношению к нему, сидит молча, подавшись вперед. Через несколько мгновений до него доносится язвительный и мрачный голос Флисса.

Флисс(с какой-то пылкостью). Браво!

Фрейд, вздрогнув, поворачивается и видит лицо Флисса, по-прежнему пугающее, но старающееся быть приветливым.

Флисс (громко повторяя фразу Фрейда). «Все неврозы имеют сексуальную природу». Да, верно. Браво!

Фрейд, не ожидавший этих поздравлений, с изумлением смотрит на Флисса. Он отвечает с подлинной добротой, а главное, с большой скромностью (по причине значимости обсуждаемой мысли).