Имре отложил письмо. Не писать же, что после этих слов холод прошел по сердцу. Так, наверное, чувствует себя вор-домушник, проникший в чужую квартиру. Захотелось оглянуться, не появился ли хозяин квартиры?

Нет, не появился. Он еще не знает, что мы день и ночь целым эшелоном крадемся по его территории. Мы уже готовы уничтожить его в любой момент. Связать, превратить в раба, заставить служить верой и правдой…

Служить кому? Венгрии? Нет. У Венгрии своя родная земля, свой народ-труженик. Свои песни и праздники. Ей не надо чужого. Ей нужна только свобода. Но разве русские отнимают ее?..

Мрачная погода — мрачные размышления. Вчера, как убитый, отключился Имре после отбоя. Утро оказалось еще мрачнее. Природа словно противилась их появлению на чужой земле.

Впрочем, он еще не встретил ни одного русского. Нет, ошибся, встретил. Какого-то корявого, пришибленного. То ли это начальник станции, то ли дежурный. Глядел на новую военную технику, которую разгружали солдаты, на только что прибывших и возбужденных по этому случаю молодых летчиков. Глядел мертвыми глазами, не видя ничего, машинально выполняя какие-то команды, поясняя что-то военному начальству. Да кто его считал за русского? Он сдался. Он раб уже…

Низкие тучи давили к земле. Под дождем добрались до аэродрома. По взлетной полосе летал только ветер, пригибая редкие былинки, поливаемые брызгами все того же дождя.

…Чего только не наслушался Имре в свободные минуты от старых сослуживцев. И не то что бы они специально брали его за рукав и долдонили в уши. Слово за словом, штрих за штрихом, случай за случаем. И от розового сиропа пропаганды о происходящем на фронте следа не осталось. Вместо сиропа проступали бурые пятна крови на омертвелой от беды земле.

— Хоть бы он всю войну лил, родимый! — пробормотал, торопясь в столовую, жилистый старший лейтенант из предыдущего пополнения. Но, видимо, сам от себя не ожидал, что громко получится, покосился на следом прыгающего через лужу Имре. — Я говорю, вот шпарит. Нам на задание лететь, а он шпарит… Не успеем по кресту схватить за доблесть, война кончится… — и подмигнул многозначительно, пытаясь отгадать реакцию.

Имре сделал вид, что не слышал реплики. Да и мало ли что он там пробормотал. От плохой погоды на душе у всех муторно. Толкнул двери, неопределенно дернув плечом, то ли соглашаясь, то ли отмахиваясь.

В низком зале столовой пар тепла и умиротворяющий запах кухни. От раздаточного окна не успел отойти, знакомый лейтенант окликнул:

— Имре, присаживайся к нам! Помочь донести?..

Такой улыбчивый, свойский парень. Сидел с каким-то капитаном.

— Нет, я сам!.. — Имре мучительно вспоминал, как зовут этого лейтенанта. Ну, прямо затык какой-то, ранний склероз от этого ненастья. — Ну и погодка!.. — отряхнулся он от дождя. — Тут подводную лодку надо, а не самолеты…

«Кажется, вспомнил — Ференц». Тот подвинул стул, уступая место:

— Слышал? Перед нашим прибытием, дня за два…

— За три, — уточнил капитан.

У него было широкоскулое лицо и густые черные брови. «Откуда такие мохнатые, как гусеницы?» — подумал Имре.

— Да, да, за три… — поправился Ференц. — Один наш при взлете грохнулся за взлетной полосой. Понимаешь?

— Чего ж не понять. С чего это? — Имре отложил вилку.

— А все погода… При боковом ветре взлетал. Совсем глупо получилось. Не успел подняться на сотню метров — бац, — оказался в жуткой воздушной яме, — Ференц сделал паузу, давая возможность прочувствовать эту самую воздушную яму на взлете.

— Свернулся, как игрушечный… — шевельнул своими черными гусеницами капитан.

— Да, как игрушечный, — подтвердил Ференц. — Шваркнулся на виду командного состава. Представляешь, как рвануло? За милую душу… Ну, ты ешь, ешь. Чего ты сидишь?

— На войне, как на войне… — резюмировал капитан.

— Пилот, говорят, еще первое письмо матери отослать не успел. Отослали вместе со скорбной вестью о геройской гибели сына.

— И часто тут такое?

— Случается. Не в игрушки играем, — поднял спокойно глаза капитан.

— Ты-то отписал своим? — спросил Ференц. — Небось, ждут. Живы, здоровы. Благополучно добрались до места расположения.

— Не рано ли? — вспомнил Имре начатое письмо.

— Я уже отправил, — похвалился Ференц, — два слова. Что еще старикам нужно? — он тихо засмеялся, будто извиняясь за тревожный рассказ о гибели пилота.

Спустя несколько дней Имре написал домой, довольный собой и службой: «…мне повезло с командиром эскадрильи. Это рослый, стройный офицер с волевым жизнерадостным лицом. Нас внутренне что-то объединяет — это главное. Он требователен к каждому подчиненному и одновременно мягок и интеллигентен. Такого не было в летном училище. Наверное, потому, что всех нас считали за малышню, а себя — за зубров летного дела…