Однажды Господь послал утешение насельникам дома на окраине Кара–Тюбе. Было это в Преображение, вечером. Старец и его послушница вышли подышать воздухом. Внезапно отец Георгий указал на небо. Там плавно двигалась яркая звезда, разгоравшаяся все ярче и ярче; все небо вокруг сильно освещалось. Длилось это долго. Старец радостно смотрел вверх и говорил: «Вот это и есть Фаворский Свет». Потом добавил: «Господи, пошли нам Свет Твой присносущный!» На другой день Елена спрашивала в поселке, видел ли кто звезду, — никто ничего не видел.

Отец Георгий тяжело переживал оторванность от участия в церковной жизни. Более всего он тревожился о своей пастве, оставшейся без духовного руководства. Но и находясь вдали от духовных детей, он не переставал оставаться их добрым и отзывчивым отцом. Со многими из них вел переписку, отвечая на вопросы, поддерживая, выправляя пути, подавая им радость и мир, в то время как сам находился в тесноте.

В ссылке архимандрит Георгий тяжело заболел. Вызванная из Джамбейты врач С. М. Тарасова (монахиня Агапита) определила рак гортани. Необходимо было клиническое лечение и немедленная операция — следовательно, возвращение в Россию. Стали ходатайствовать о поездке в Москву. Незадолго до назначенного срока освобождения архимандрит Георгий послал в Москву, митрополиту Сергию, телеграмму: «Благий архипастырь, отец. Я заболел серьезно горлом. Пищи принимать никакой нельзя, чайную ложку глотаю [с] трудом. Лежать, спать минуты не могу, задыхаюсь. Дальнейшее пребывание [в] таком положении — голодная смерть. Я вновь прошу Вашего ходатайства [на] разрешение приехать. Срок мой кончится 19 мая 1931». Однако телеграммы из мест ссылки вряд ли доходили до места назначения, и изнуренный болезнью старец не только не вернулся в Россию раньше положенного срока, но и пробыл в Казахстане еще один, лишний, год, так как власти затягивали его освобождение и разрешение на выезд вовремя получено не было.

Тяжел был этот последний год пребывания исповедника Христова в Кара–Тюбе. К зиме надо было готовиться с осени, но отец Георгий, в ожидании освобождения, раздал все, что не могло понадобиться в России. Истощились все запасы — топливо, сено. Эти новые лишения окончательно подорвали его здоровье. К страданиям физическим прибавлялись нравственные — ответственность за участь верных послушниц. Часто в бреду он говорил, словно обращаясь к властям: «Прошу вас, отпустите меня, ведь мой срок кончился, а со мной мучаются еще две девочки».

Весной 1932 года пришли, наконец, документы, и отец Георгий был освобожден без права проживания в Москве и 12 других городах, с прикреплением к определенному месту жительства в течение трех лет. Татьяна Мельникова вновь обратилась к митрополиту Сергию с просьбой ходатайствовать, чтобы архимандриту Георгию разрешили въезд в Москву, «если нельзя совсем, то хотя бы для операции и лечения». Но разрешение получено не было, и из возможных для жительства городов старец выбрал Нижний Новгород, сказав при этом: «Спасение из Нижнего», — вспоминая о Минине и Пожарском.

Смертельно больной, архимандрит Георгий отправился в обратный путь, в Россию. Ему не говорили о том, что у него рак, но он обо всем догадался и воспринял болезнь как посещение Божие. На пароходе, а потом в Нижнем Новгороде находил в себе силы то и дело повторять сложенную им поговорку: «Рак не дурак, ухватит клешнями — и прямо в Царство Небесное».

Возвращение было трудным. По попущению Божьему в Нижнем отца Георгия и его спутниц никто не встретил. Жилье пришлось искать самим. Годы были тревожные, и гонимого исповедника мало кто осмеливался приютить. За очень недолгое время жизни в Нижнем отец Георгий переменил три пристанища. Вначале устроились под храмом, в каменном сыром помещении, где жили несколько монахинь; потом — в каморке рядом с храмом, пожертвованной опальному батюшке милосердной старушкой. Наконец, для умирающего старца нашли хорошую светлую комнату в пригороде Кунавино, в небольшом домике, стоявшем среди рощи белоствольных берез, ветви которых качались прямо перед его окном. Увидев их, отец Георгий сказал: «Вот они где, Никифорушкины березки…»

Оставались последние дни исповеднической жизни старца. Из Москвы приехали близкие духовные дети. Встреча с ними оживила отца Георгия, и, насколько хватало сил, он поговорил с каждым в отдельности. 4 июля отец Георгий долго разговаривал со своим духовным сыном архимандритом Сергием (Воскресенским), интересовался церковными делами. Утомившись беседой, задремал. В комнате возле батюшки осталась только Татьяна Мельникова. Заметив, что дыхание батюшки изменилось, она позвала отца Сергия. Он тотчас пришел со Святыми Дарами. Старец взял Чашу, принял Святые Дары и так, с Чашей в руках, преставился Богу.

Блаженная кончина преподобного старца Георгия была тихой и мирной. Умирая странником, в чужом доме, но в окружении духовных детей, он до последнего часа исполнял свое пастырское призвание; последней была беседа о делах Церкви.

О смерти батюшки сразу же сообщили в Москву, и кто мог, поехал в Нижний. Митрополит Сергий, лично знавший отца Георгия, спросил, в какой день он скончался, и, услышав, что в понедельник, задумавшись, сказал: «День ангелов».

Отпевание было назначено на 6 июля, день Владимирской иконы Божией Матери, особо чтимой старцем. За неделю перед кончиной он сказал духовному сыну, что вверил свою судьбу Царице Небесной, Которой непрестанно молится.

Совершал отпевание архимандрит Сергий в сослужении множества духовенства. Пели монахини и духовные дети отца Георгия. Погребли батюшку на Бугровском кладбище.

Духовные чада собирали сведения о жизни своего духовного отца, записали воспоминания о нем; долгие годы хранили как драгоценные святыни его портреты и личные вещи, фотографии могилки, рисунки с изображением батюшки и его домика в далеком Казахстане. После смерти батюшки его чада с благоговением исполняли заветы и благословения своего наставника. В любых обстоятельствах и испытаниях они не забывали главного, чему учил старец, — быть верными Христу, полагаться во всем на волю Божию и уповать на Его великое милосердие.