Как-то раз, уже несколько лет будучи «ученицей», в очередной приезд в Лос-Анджелес я остановилась у матери. Одурманенная снотворным, она умоляла меня позвонить доктору Смиту, передать привет. Я отказывалась, но, как обычно, сдалась, чтобы угодить ей.

Доктору Смиту было почти девяносто, и я не ожидала, что он снимет трубку.

Взяв трубку, он понес какую-то маразматическую порнографию, раздражаясь, что я приехала именно тогда, когда он собирался «трахнуть» мою мать. Он пригласил меня посмотреть на это, еще лучше — присоединиться к ним. Он был в восторге от того, как моя мать умеет делать минет.

Отчаявшись прекратить разговор, я оборвала его буйные фантазии насчет секса втроем и задала мучивший меня вопрос этому больному, сумасшедшему человеку:

— Я просто хочу знать…

— Не я ли твой отец? — он мерзко расхохотался. — Нет, даже и не рассчитывай. Послушай-ка, почему бы мне сейчас не приехать — ты смогла бы меня отблагодарить. В конце концов, ты— моя награда за то, что я не разрушил два брака, я хочу тебя… — Я бросила трубку.

Трудно было верить словам двух больных людей, но, поглядев на себя, я убедилась, — я дочь Ирвинга. Сколько себя помню, люди говорили мне: «Ты точнаякопия отца, а твой брат похож на мать». У меня даже руки были как у отца — родинка здесь, отметина там, — я наконец успокоилась относительно своего происхождения.

Я никогда не пересказывала матери содержание этого мерзкого монолога, но она была любопытна и настойчива. Я только сказала ей, что Смит отказался разводиться и жениться на ней. Это привело ее в бешенство — она упорно твердила, что это она отклонила егопредложение выйти замуж, она вовсе не собиралась менять свое положение жены Ирвинга Уоллеса, чтобы стать супругой простого доктора!

В растерянности от этого телефонного разговора я немедленно позвонила Карлосу. Он мрачно выслушал и наконец высказался: «Ай, ай, ай!» Потом повесил трубку.

Сраженная безразличием Карлоса, отчаянно нуждаясь в утешении, охваченная паникой, я позвонила Флоринде.

К моему удивлению, она зарычала на меня, назвав меня «задницей» за то, что я не повесила трубку немедленно. Она просила ничего не рассказывать Тайше, которая, как она считала, не способна справиться с сексуальными проблемами.

На этот раз гнев победил страх, и я, защищаясь, смело говорила: «Ради бога, разве у тебя никогдамгновенно не примерзали пальцы к морозильной камере, прежде чем ты смогла отдернуть их? Этобыло очень похоже! И я хотела услышать, пусть и от маразматика, что не он мой отец, — я была в шоке — неужели это трудно понять?»

Не привыкшая к возражениям, она с треском бросила трубку.

Я позвонила Муни. Она тоже считала, что я совершила ошибку, критиковала меня за то, что я слушала непристойности Смита. Беседа закончилась так же, как и разговор с Флориндой. Единственным, чем мне ответили, было обрывание контакта, в буквальном смысле. Не было и следа знаменитой «магической любви».

Я была ошеломлена. Об этом случае больше не упоминалось до тех пор, пока Карлос, который все запоминал, несколькими месяцами позже не придумал ему болезненное и жестокое применение.

А мое детство таким гнусным образом подготовило условия, не позволившие мне немедленно уйти от магов. Они любили говорить, что они дикие и свободные, как пираты. Посторонним было неведомо то, что мы всегда ходили по скользкой дорожке, мы были в шаге от совершения преступлений, мы бы и не поняли ничего, если бы совершили. Несмотря на всю брутальность событий, истинный воин должен продолжать борьбу, чтобы остаться внутри своей «истинной энергетической семьи». Вне себя от отчаяния, я была не в состоянии понять, что философия Карл оса впитала в себя все худшее из погрязшего в грехах католицизма. Но еще более тревожным было то, что я абсолютно не осознавала, что воспроизвожу манеры моей бесконечно болезненной семьи по крови.

Кроме того, мои фантазии о нескончаемом исследовании новых миров и измерений в «океане бесконечности» будоражили меня так же, как и любовь Карлоса. Я испытаю счастье мага, мечтала я, или почувствую магическую невозмутимость, неважно что. Если бы я достаточно упорно трудилась, я бы прекратила беспокоиться и возродилась из огня подобно фениксу, ни к чему не привязанная, ничего не желая, ни о чем не заботясь, свободная от всякой боли.

И все-таки это была моя семья, «хоть дерьмо, зато родное», как любил говорить Карлос, который наделил меня мечтой о блаженном безразличии. Должна же я оказаться на самом деле счастливой, здоровой, то что называется кремом на торте. Снова и снова люди спрашивали меня, почему я оставалась, почему я, наконец, сводничала и врала и жила в страхе и нищете. Я застряла в зыбучих песках надежды и отчаяния, и я не смогла уйти. Более того, я разорвала почти все связи со старыми друзьями, и мне не было куда уйти из этой суррогатной семьи. Будучи козлом отпущения в группе, я верила настойчивости Карлоса и Флоринды, которое означало, что я «смогу это принять», что я «сильный боец» и скоро освобожусь от всякой боли.

Моя мать любила цитировать фразу, Которую она приписывала Фрейду: «Когда двое ложатся в одну постель, на самом деле в постели их будет шестеро: один с другим, и обе пары их родителей».

С Карлосом я «вышла замуж» за очарование, остроумие и авторитет отца, а так же за уничижительный сарказм и безжалостность матери. Повзрослев, наконец я это поняла. Она никогда не хотела причинить мне боль, и она очень меня любила, так сильно как могла, но она оказалась не в состоянии избежать альбатросов собственного прошлого.