В кустарнике послышался шум, появился Еремин, он волок церковного сторожа, тот отчаянно упирался.

— Я за ним битый час наблюдаю, — отдышавшись, сказал Еремин. — Уж так прислушивался к вашей беседе, так прислушивался — уши выросли! — Еремин восхищенно улыбнулся. — А здорово оправдалось насчет кладбища! Факт, отсюда вся зараза идет. — Он ткнул сторожа в шею. — Как твоя фамилия? Выкладывай все!

— Без рук, — нахмурился Егор Елисеевич, но сторож неожиданно улыбнулся:

— Ничего, он не больно, а вот хвалит он вас рано…

— Ну тогда вы похвалите. Вон Тюкина. За стойкость, — предложил Егор Елисеевич.

— Не заслуживает. Знал, что я неподалеку.

— Откровенно.

— Так ведь дураков нет… Только поверьте, гражданин большевик, что с этой минуты ни у вас, ни в ЧК ни мытьем ни катаньем слова от меня не добьетесь. И от него тоже, — он повел головой в сторону Тюкина. — Фамилия же моя — Сушнев, если вам от этого прок…

— Ну почему же только от этого? — удивился Егор Елисеевич. — Вы же признались. Или я ослышался?

— Я вам вот что скажу… — насмешливо прищурился Сушнев. — Вы тупы и самонадеянны. И знаете почему? Да потому, что я битый час стараюсь осторожно и ненавязчиво внушить вам, что языки нам всем рано или поздно придется развязать. И вы эту мою наживку охотно глотаете. А теперь спросите меня — зачем я это делаю?

— Зачем же?

— А затем, — с торжеством подхватил Сушнев, — что пока вы в надежде — вы работать вполсилы будете. А для чего в полную, когда ответ на все вопросы под боком и вот-вот овеществится? Ну а мне только того и надо!

— Стадо быть, теперь этот вариант отпадает? Раз вы меня просветили?

— Так ведь я уже другой вариант осуществляю, — засмеялся Сушнев. — И уж его-то вы не разгадаете, потому что психологии не знаете и долго знать не будете… Вам с тюкиными — в самый раз, вам они по руке, а я… — он вздохнул и развел руками. — Уж не взыщите, не по зубам-с!

Задержанных увели. Егор Елисеевич в последний раз посмотрел на венки, цветы, холмики и зашагал к воротам кладбища. В середине аллеи его догнал Жгутиков.

— Как заведение? — равнодушно спросил Егор Елисеевич. Жгутиков был ему сейчас невыразимо противен, и поделать с этим он ничего не мог. И, наверное, поэтому он даже не рассердился за то, что в нарушение всех правил и инструкций тот так открыто подошел к нему.

— Что ему сделается… — пожал Жгутиков плечами. — Вася вот погиб… Это, скажу вам, названия не имеет! И ведь как обидно… Товарищ по заводу помер насильственной смертью, а ты не моги не то чтобы горсть земли на гроб бросить — близко подойти не смей! Справедливо?

— По отношению к трактирщику? — не удержался Егор Елисеевич. — Еще как справедливо!

— А к рабочему? — = прищурился Жгутиков. — Или вы забыли, что я тоже с Гужона кузнец…

— Был… — не смутился начмил. — Короче, у тебя есть что-нибудь?

— Ничего… Я Васю приходил проводить. В последний путь. А у вас хочу спросить… Вы что же, всерьез думаете, что я у вас капитал зарабатываю?

— Нет… Капитал ты зарабатываешь в своем трактире. А у меня… У меня ты индульгенцию зарабатываешь. На будущее. «Мало ли как оно повернется?» — думаешь ты.

— Да уж как бы ни повернулось… — Жгутиков уперся взглядом в Егора Елисеевича и добавил спокойно и отчужденно: — Ладно… До сегодняшнего дня — все так и было, вы правду сказали. А с сегодняшнего… — он выдержал паузу и закончил: — С сегодняшнего мне от вас ничего не надо. Даже спасиба. Вот так… Вы к воротам? Ну и ступайте. А мне в другую сторону… Обедать приходите, не забывайте.

…Прошло десять дней, дело не сдвинулось с мертвой точки. Арестованные молчали, и Егор Елисеевич утешал себя только тем, что новых ограблений и налетов пока не было. Судебный следователь допросил всех причастных к делу работников милиции и устроил им очную ставку с арестованными. Тюкин все отрицал, но против него было достаточно улик, Сушнев же только издевательски ухмылялся и повторял одну и ту же фразу: «Ничего я вам, уважаемые, не говорил, ни на кладбище, ни где еще… Слуховые расстройства у вас…» И сколь ни прискорбно это было Егору Елисеевичу, Сушнева пришлось освободить. Егор Елисеевич пытался спорить, утверждал, что рано или поздно доказательства найдет, но председатель трибунала сказал: «Материала у тебя нет. А невиновных мы в тюрьме держать не можем. Вот Тюкина будем судить немедленно! И приговор опубликуем в газете. Слишком много нареканий и жалоб на разгул бандитизма, и люди должны знать, что ситуацию мы контролируем и спуску врагам народа не даем!» Через три дня Тюкина расстреляли, и поскольку Егор Елисеевич ниточки к банде так от него и не получил — он пережил этот расстрел как свое личное и очень тяжелое поражение.

Струйку оптимизма влил Петя Барабанов. Он показал найденную на даче стопку с гербом своему соседу по коммунальной квартире — бывшему чиновнику департамента герольдии, и тот сразу определил, что герб этот принадлежал дворянскому роду Храмовых из Московской губернии и пожалован еще во времена Романовых.

— Проверь по адресному, — приказал Барабанову Егор Елисеевич. — Обо всех подозрительных — в смысле их касательства к нашему делу — сразу докладывай мне. Со сторожа глаз не спускать!