Он развернулся и помчался к началу моста — того самого, с которого два дня назад свалился Иван Александрович и водитель, старший лейтенант Козлюков. «Послезавтра их будут хоронить…» — подумал лениво. И еще подумал: эти, из «Волги» Седьмого управления — они же сейчас вернутся, и, как положено, настрочат донесение о проведенном мероприятии. И — кто знает? Соотнесут трупы в троллейбусе с его исчезнувшим «жигулем». Это лишнее, он уже подъехал на свое старое место — начала атаки. Сейчас эти активисты и партийцы появятся. Сейчас…

Они и появились. Ехали довольно быстро — за «70». До временного ограждения, выставленного на месте падения предыдущей «Волги», им оставалось метров пятьдесят.

И Сергей полетел навстречу. Даже самому опытному водителю рассчитать мгновение атаки очень сложно: нужно учесть и встречные машины, и попутные, и собственную скорость продумать — ему ничего этого не требовалось. Его вела… Любовь? Ненависть? Непосвященный сказал бы: конечно, злоба его вела. И переполняла. Но ведь неправда это…

В те тяжкие мгновения, когда выполнял он свой Долг, он даже не задумывался о тех, кто должен был опуститься на дно Леты. Зачем? Все они сами выбрали свой путь, и не просто добровольно, нет, но — страстно и убежденно, во имя «высших» — с их точки зрения — «идеалов». Но разве может быть «точка зрения» на идеал? Он ведь один-единственный, откуда ни посмотри…

Он никогда не «сожалел» их. Но тех, кто падал под ударами их карающего меча Сатаны, — тех он любил. Те были его братья и сестры, как от века заповедал Высший судия, не велевший гневаться напрасно…

…Он смотрел, смотрел: «Волга» прикоснулась к сетке временного заграждения. Подвинула его. Промяла. Их глаза — он хорошо видел — становились все больше и больше, они вылезали из орбит. И рты он видел. Из них вырывался — нет, не вопль, дикий крик летел из их распяленных глоток словно зримый свинцовый вихрь. Они не хотели умирать, но это уже было записано в книге их судеб…

И снова столб воды поднялся над водой и лопнул воздушный пузырь.

Что-то мешало ехать к Тане. «Ах, да… — с чем-то очень похожим на тоску подумал он. — Зоя. Жена… Моя — как бы — жена…».

Она была в возрасте Тани, только состарившаяся и издерганная. Голос был высокий, раздражающий, своего отношения она не скрывала:

— Жрать будешь? Как бы «кушать»…

Он аккуратно закрыл двери и включил телевизор. В вечерних городских новостях престарелая ведущая с высокой прической прошлых лет живописала гибель очередной «Волги» в водах городской реки. «Предполагается, что эти два события никак не связаны между собой, — уверенно улыбалась она в объектив телекамеры. — Моя милиция — меня бережет, не так ли?» — Улыбка стала еще шире, а прическа — еще выше.

— Звонила Ленка, сказала, что у вас там считают, что имел место теракт. — Ленка была подружка из У КГБ. Она всегда делилась новостями, несмотря на запрет и вопреки чекистской традиции.

— Я в милиции работаю. — Он никогда (то есть — «он» действительно никогда) не обсуждал с нею служебные проблемы. — Ты, кажется, пригласила меня поужинать?

— Господи… — всплеснула она руками. — Мама! Вы только посмотрите на него! Какая поставленная речь! Какая ирония! Над кем смеешься, дурак! Кто тебе стакан воды подаст в старости? Кто закроет глаза?

— До старости далеко. Тебе. Что касается меня — я уже перешагнул ее порог. Да.

— Я больше не мо-о-о-гууу… — Зоя схватилась за голову и стала стучать ею об стол. То, что при этом она держала ее руками, придавало ее движениям какой-то молодецкий, молотобойный характер. Как в кузнице.

Вошла пожилая женщина, маленькая, худенькая, с седыми волосами-сосульками, горестно уставилась на супругов.

— Зоинька, — произнесла она бессильно-безнадежно. — Ну зачем ты его мучаешь и сама мучаешься… Разойдитесь вы, Христа-ради…

— Не нужна я тебе… — Она сидела с мертвым лицом. — Не нужна…

Сергей подошел, погладил осторожно по плечу, она всмотрелась, щуря и без того совсем маленькие бесцветные глазки, и взвыла отчаянно, без удержу и разума.

— Уведите ее, — попросил Сергей. — Устал я…

То была не усталость, устать он не мог. Но она мешала ему. Он смотрел в сгорбленную спину тещи, которая уводила жену, словно раненого солдата с поля боя, и ему становилось не себе. Или что-то очень похожее по ощущению одолевало его. «Почему, — вдруг подумал он, — она не нравится мне? В чем дело? Несчастная женщина, нелюбимая, брошенная, без участия и ласки кукующая свой недолгий век. Да он… То есть — я просто гад!»