В случае с вертолетом СМЕРТЬ лежала, затаившись, на земле, между ней и людьми была металлическая оболочка машины, до поры до времени казавшаяся такой прочной...

А здесь – двое мужчин. Один – по пояс голый, с ружьем в руках, другой – истерзанный, с ножом... И СМЕРТЬ – где-то между ними. Они теснили ее, отгоняли друг к другу, пытались отфутболить... Откровенно говоря, Соловьев ставил на капитана. Он и не заметил, как поднес фотоаппарат к лицу, поймал две фигуры в видоискатель и стал нажимать на кнопку затвора. Он вел свой репортаж...

Секунды тянулись медленно. Первая кровь еще не пролилась. Оба понимали, что первая – она же будет и последняя. Один неверный выпад, одно неловкое движение на траве – и все. Останется только добивать.

Сейчас все зависело от того, кто первый дрогнет. Для кого ожидание конца покажется более мучительным, чем сам конец.

Мезенцев держался увереннее, он не делал лишних движений, но при малейшей возможности теснил противника. Стоило Джорджу отступить хотя бы на несколько сантиметров, и Мезенцев тут же сокращал расстояние, отвоевывая пространство. Обычная тактика в боксе, он захватывал центр ринга, оттесняя Джорджа к канатам: в данном случае – к ограде.

На его стороне было преимущество: руки у него были длиннее, да и ружье добавляло лишние сантиметры.

Наконец Джордж уперся спиной в штакетник и замер.

Все трое – одновременно – поняли, что это – предел. Грань. Сейчас все решится. Или Мезенцев сделает выпад и попадет, или он промахнется, и тогда Джордж извернется и ударит из-под его руки в обнаженное тело, или Джордж попытается его опередить и бросится первым...

На мгновение все застыли, это было похоже на вертолет в зеленом облаке... Соловьев нажал на кнопку затвора, но он знал, что ДРАЙВ на фотографии будет неразличим. Теперь он повис в сгустившемся воздухе, в этой тишине, в этом напряженном молчании, в этих до предела обострившихся запахах пота от двух мужских тел, работающих на пределе, потому что, быть может, это был последний пот, текущий по их спинам и лбам.

Глаза... Они в последний раз посмотрели друг другу в глаза... И не увидели ничего. Затем Мезенцев опустил взгляд, поймав на прицел подбородок Джорджа, а Джордж смотрел на его грудь.

Никаких ложных выпадов, вязкая напряженная тишина.

Мезенцев прыгнул первым. Приклад по длинной дуге рванулся от его бедра к виску Джорджа. Джордж одновременно приседал и выставлял для защиты левую руку...

Как в замедленном кино Соловьев увидел, что отполированное ложе проплывает НАД рукой. В считанных сантиметрах, но – НАД. Раздался глухой хруст. Джорджа отбросило на землю. Он пробовал подняться, но развернувшийся приклад прямо торцом ударил ему в нос. Снова раздался хруст, но уже более громкий, и вслед за ним – бульканье, как это бывает, когда остатки грязной воды втягиваются в сток раковины. Джордж не кричал. Он не успевал ответить криком. Приклад снова поднялся. Джордж извернулся. Он не тратил время на то, чтобы убрать голову, он изо всех сил всадил лезвие в голень Мезенцеву, но тот даже не покачнулся. Он охнул – скорее не охнул, а выдохнул, одновременно с выдохом опуская ружье.

Ружье поднималось и опускалось. Мезенцев колотил им, как дворники рубят ломом лед. Ноги Джорджа неестественно задергались, он не пытался пнуть своего убийцу и не пытался отползти, это начиналась агония. Капитан на мгновение повернулся, Соловьев с ужасом увидел, что голая грудь и лицо у него покрыты мелкими брызгами крови.

Капитан захохотал. Соловьев больше не снимал. Трясущимися руками он схватил «Никон», выпрыгнул из кабины – он вдруг забыл про ступеньки – и помчался прочь.

За его спиной послышался вопль:

– РИТА-А-А!!!

Он на бегу оглянулся. Ему показалось... Наверное, просто показалось, с такого расстояния – он успел отбежать достаточно далеко – он бы не смог четко разглядеть... Ему показалось, что он видит руки Джорджа, прижатые к голове, фаланги пальцев были вдавлены в красное месиво, появившееся на месте лица. Белые сломанные косточки торчали, как свечи из торта.

Внезапно Соловьев ощутил такую силу в ногах, что, наверное, смог бы добежать и до самой Москвы.

Капитан тем временем ломал дверь дома. Хохотал во все горло и орал:

– МОЯ! МОЯ!! МОЯ!!!

Шоссе Таруса – Калуга.

Капитан Некрасов сидел за рулем уазика, мчавшегося по шоссе к сгоревшему бензовозу. У обочины стояла машина МЧС. Люди Сереброва приказали экипажу спасателей отъехать на безопасное расстояние, но запретили выезжать за внешнее кольцо.

Генерал обернулся. Трое мужиков сидели на траве, как охотники на знаменитой картине. Один из них, самый молодой и крупный, что-то увлеченно рассказывал, размахивая руками.

– Не останавливайся, – обронил Севастьянов, заметив, что Некрасов на всякий случай убрал ногу с педали газа: вдруг генерал захочет расспросить их обо всем лично.

Плиева тряслась на заднем сиденье, небольшой кейс лежал на коленях, рядом с ней сидел молодой лейтенант-связист и крепко держал черный пластмассовый футляр.

– Подъезжаем, – глухо сказал генерал.

Его было еле слышно сквозь рев мотора и гул трансмиссии, наполнявшие машину, но Залине показалось, что она смогла уловить в голосе Севастьянова с трудом скрываемую тревогу.

Из-за поворота показалась почерневшая туша бензовоза. Некрасов начал тормозить. Генерал обернулся.

– Залина Александровна... Если вы не уверены... Мы ведь не знаем, как эта штука может действовать на организм...