Исчезали одни люди (в основном местные), присоединялись мелкие группы других. Старались не заходить без нужды в хутора. Добирали остатки крупы, зарезали двух ослабевших лошадей. Изредка приходилось посылать людей в хутора, рискуя, что их выдадут немцам.

Начфин отряда выделял деньги для покупки продуктов, но местные жители, умевшие считать рубли, мялись, жаловались на бедность и дружно убеждали бойцов поскорее уносить ноги, пока не нагрянули немцы. Порой возвращались с пустыми руками.

Разозлившийся не на шутку Зимин послал старшину Будько, Николая Мальцева, Грицевича и еще двоих бойцов вместе с беспалым здоровяком Лыковым. Знал, кого посылать.

Яков Павлович собрал жителей маленького хуторка, положил на лавку пачку червонцев и перечислил:

– Треба мясо либо сало, картошка, хлеб, молоко. Барсучий или гусиный жир для раненых.

– Ты слово «треба» забудь, – посоветовал рослый хуторянин в добротной польской куртке и армейских яловых сапогах. – Нет у нас ничего, кроме яблок на ветках. Корзину или две продадим, так и быть. И сматывайтесь, пока германец не пришел. Мы вас не выдадим, так и быть, но Советская власть кончилась. Немцы уже во Львове, и возврата не будет.

Он что-то сказал женщинам, повернулся, чтобы уйти, но Зиновий Лыков с перемотанной правой рукой, обозленный от боли и голодухи, с силой наступил ему на носок сапога своим разбитым башмаком сорок пятого размера.

– А ну стой, рожа фашистская! Тебя товарищ старшина никуда не отпускал.

Хуторянин оттолкнул Лыкова.

– Смотри, вторую клешню потеряешь!

Мальцев, встряхнув его за шиворот, посадил на траву.

– Сымай, сукин сын, красноармейские сапоги! Живее! – командовал Лыков.

У крайнего дома появились трое молодых мужиков с винтовками. Одна из женщин заголосила:

– Спасайте, сынки!

Мальцев вскинул автомат, Будько вытянул маузер, а Василь Грицевич умостив винтовку на сруб колодца, предупредил женщин:

– Поберегите сынков. Я без промаха любого свалю.

Несколько минут длилась напряженная пауза, невыгодная для красноармейцев. Неизвестно, кто прибежит еще. Грицевич выцеливал наиболее агрессивного из парней, палец лежал на спусковом крючке.

– Уходите, хлопцы, от греха, – добродушно посоветовал Яков Павлович Будько. – Война не шутка, а пулю не воротишь. И хутор сгорит, и новые кресты на кладбище появятся.

Обстановка немного разрядилась. В обмен на червонцы жители вынесли корзину прошлогодней вялой картошки, несколько брусков желтого, твердого, как подошва, сала. Добавили горку сморщенной свеклы и редьки.

– Больше ничего нет? – спросил Будько.

– Нема. Германцы все забрали. Вон яблок натрясите в свои мешки.

– Ладно, пять минут у нас есть, – сообщил старшина. – Будем дезертиров искать и краденое военное имущество. Мародеров к стенке! Церемониться с ними нечего.

Будько потерял терпение. Возвращение группы ждали три сотни голодных ртов, раненые, мечтавшие заглушить боль хоть на часок стаканом самогона. Хуторяне поняли грозившую опасность. Если с маузером, то из НКВД! Перевернут все вверх дном, а награбленного военного барахла в любом хуторе хватало.

Чтобы не дразнить москалей, погрузили на повозку мешка три картошки, пригнали двух овец, худых, запаршивевших – жрите, не жалко! Принесли немного хлеба и перелили в приготовленную канистру литров восемь самогона.

Зиновий Лыков пытался забрать сапоги – ведь наши, советские, с погибшего сняты! Но Будько запретил:

– Не доводи людей. Разойдемся миром.

Едва ушли из хутора, там началась свара, делили пачку червонцев. Громче всех кричали женщины, вырывая друг у друга банкноты. Посмеялись, но вскоре стало не до смеха.

Когда отошли километра на два, хлопнули выстрелы. Азартно палили из-за деревьев, особенно не целясь, но патронов не жалели. Ахнул, схватившись за ногу выше колена, молодой красноармеец. Рана хоть и вскользь, но кровь мгновенно пропитала штанину. Пришлось остановиться, перевязать ногу выше колена.

Грицевич что-то выцелил в лесу и три раза выстрелил. Напугал или попал – непонятно, но стрельба прекратилась. А Лыков, получивший как покалеченный стакан самогона (молодой красноармеец отказался), бурчал:

– Надо было сапоги забрать. Паскуды, а не люди.

Старшине надоело его слушать.

– Они на своей земле, а мы сюда за тысячу верст приперлись. Помолчи лучше.

– Значит, мы их напрасно от буржуазии освобождали? Ты мне ответь, старшина!

– Закрой поддувало, – оборвал его Мальцев. – Иди вперед, наблюдай за дорогой.