Считая резоны одного грузинского принца не бессильными, Волынский не советовал сближаться с владельцами других, иноверных народов Кавказа, и указывал на оружие, как на единственное средство держать их в страхе и подчинении русским интересам. О владельце тарковском, шевкале Алдигирее [79] , Волынский писал Петру:

«На него невозможно никакой надежды иметь вам, ибо весьма в стороне шаховой; вижу по всем делам его, что он плут, и потому зело опасно ему ваше намерение открывать, чтоб он прежде времени не дал о том знать двору шахову, и для того я не намерен иметь с ним конгресс, как ваше величество мне повелели. И мне мнится здешние народы привлечь политикою к стороне вашей невозможно, ежели в руках оружия не будет, ибо хотя и являются склонны, но токмо для одних денег, которых (народов), по моему слабому мнению, надобно бы так содержать, чтоб без причины только их не озлоблять, а верить никому невозможно. Также, кажется мне, и Даудбек (лезгинский владелец) ни к чему не потребен: он ответствует мне, что, конечно, желает служить вашему величеству, однако же чтоб вы изволили прислать к нему свои войска и довольное число пушек, а он отберет городы у персиян, и которые ему удобны, то себе оставит (а именно Дербент и Шемаху), а прочие уступает вашему величеству, кои по той стороне Куры реки до самой Испагани, чего в руках его никогда не будет, и тако хояет, чтоб вам был труд, а его польза».

Прежде местность Ендери, слывшая у русских под именем Андреевой деревни, и Аксай принадлежали таркам, но один из шевкалов тарковских поделил их между своими сыновьями, и в описываемое время в Андреевой деревне было семь владельцев, отличавшихся разбойничьим характером.

«Мне мнится, — писал Волынский, — весьма бы надобно учинить отмщение Андреевским владельцам, от чего великая польза: 1) они не будут иметь посмеяния (над нами) и впредь смиреннее жить будут. 2) Оная причина принудит многих искать протекции вашей, и все тамошние народы будут оружия вашего трепетать и за тем страхом вернее будут. Однако же видится ныне к тому уже прошло время, идти туда не с кем и не с чем. Надеялся я на Аюку хана (калмыцкого), однако ж от него ничего нет, ибо, как вижу, худа его зело стала власть. Також многократно писал я к яицким и донским казакам; но яицкие не пошли, а донские хотя и были, токмо иного ничего не сделали кроме пакости: оставя прямых неприятелей, Андреевских владельцев, разбили улус ногайского владельца, Салтана Махмута, зело вашему величеству потребного, которого весьма озлобили; потом пошли в Кабарду по призыву Араслан-бека и князь Александровых братьев (Александра Бековича Черкасского), понеже у них две партии, и тако у противной разбили несколько деревень, также и скот отогнали, чем больше привели их между собою в ссору, и, в том их оставя, а себя не богатя, возвратились на Дон».

В сентябре Волынский получил известие, которое, по его мнению, должно было непременно побудить царя к начатию войны. Распадение Персии началось и с севера и сопровождалось страшным уроном для русской торговли, в пользу которой Петр хлопотал и дипломатическим путем, в пользу которой единственно готов был и воевать. Мы видели, что лезгинский владелец Даудбек хотел подняться на шаха с помощию России. Но так как Волынский не подал ему никакой надежды на эту помощь, то он решился не упускать благоприятного времени и начать действие с казыкумыцким владельцем Суркаем. 21 июля Даудбек и Суркай явились у Шемахи; 7 августа взяли город и стали жечь и грабить знатные дома. Русские купцы оставались покойны, обнадеженные завоевателями, что их грабить не будут; но вечером 4000 вооруженных лезгин и кумыков напали на русские лавки в гостином дворе, приказчиков прогнали саблями, некоторых побили, а товары все разграбили, ценою на 500000 рублей; один Матвей Григорьев Евреинов потерял на 170000, вследствие чего этот богатейший в России купец вконец разорился. От Волынского пошло немедленно письмо к царю:

«Мое слабое мнение доношу: по намерению вашему к начинанию законнее сего уже нельзя и быть причины: первое, что изволите вступить за свое; второе, не против персиян, но против неприятелей их и своих; к тому ж и персиянам можно предлагать (ежели они бы стали протестовать), что ежели они заплатят ваши убытки, то ваше величество паки им отдать можете (т. е. завоеванное), и так можно пред всем светом показать, что вы изволите иметь истинную к тому причину. Также мнится мне, что ранее изволите начать, то лучше, и труда будет меньше, и пользы больше, понеже ныне оная бестия еще вне состояния и силы; паче всего опасаюсь и чаю, что они, конечно, будут искать протекции турецкой, что им и сделать, по моему мнению, прямо резон есть; что если учинят, тогда вашему величеству уже будет трудно не токмо чужого искать, но и свое отбирать; того ради, государь, можно начать и на предбудущее лето, понеже не велики войск сия война требует, ибо ваше величество изволите уже и сами видеть, что не люди, скоты воюют и разоряют; инфантерии больше десяти полков я бы не желал, да к тому кавалерии четыре полка, и тысячи три нарочитых казаков, с которыми войски можно идти без великого страха, только б была исправная амуниция и довольное число провианта».

Северная война прекратилась, и новому императору ничто не мешало обеспечить русскую торговлю на берегах Каспийского моря. В декабре Петр отвечал Волынскому:

«Письмо твое получил, в котором пишете о деле Даудбека, и что ныне самый случай о том, что вам приказано предуготовлять. На оное ваше мнение ответствую, что сего случая не пропустить зело то изрядно, и мы уже довольную часть войска к вам маршировать велели на квартиры, отколь весною пойдут в Астрахань. Что же пишете о принце грузинском — оного и прочих христиан, ежели кто к сему делу желателен будет, обнадеживайте, но чтоб до прибытия наших войск ничего не зачинать (по обыкновенной дерзости тех народов), а и тогда поступали бы с совету».

В это время Волынского занимали дела в Кабарде, где беспрестанно ссорившиеся друг с другом князьки требовали посредничества астраханского губернатора. От 5 декабря он писал царю:

«Я сюда в казачьи верхние гребенские городки прибыл, „уда некоторые кабардинские князья еще до меня прибыли, затягивая меня к себе, чтоб противную партию им чрез меня искоренить, или, по последней мере, противных князей выгнать вон, а им в Кабарде остаться одним; однако я им отказал, и что я неволею мирить не буду, а призывал противную им партию ласкою, и так сделалось, что приехал и дядя их, с кем у них ссора, и оный первенство во всей Кабарде имеет, которого с великим трудом из Кабарды я выманил, ибо он зело боялся от того, что крымскую партию держал, также при нем приехали мало не все лучшие уздени [80] ; и хотя я сначала им довольно выговаривал для чего они, оставя протекцию вашего величества, приводили в Кабарду крымцев, однако ж напоследок-то отпустил им и по-прежнему милостию вашего величества обнадежил и потом помирил их, однако ж с присягою, чтоб им быть под протекциею вашею, и притом и со взятием верных аманатов [81] . И тако вся Кабарда ныне видится под рукою вашего величества; токмо не знаю, будет ли им из моей медиации [82] впредь польза, понеже между ими во веки миру не бывать, ибо житье их самое зверское, и не токмо посторонние, но и родные друг друга за безделицу режут, и я чаю такого удивительного дела мало бывает или и никогда, понеже по исследованию дела не сыскался виноватый ни один и правого никого нет, а за что первая началась ссора, то уже из памяти вышло, и тако за что дерутся и режутся, истинно ни один не знает, только уже вошло у них то в обычай, что и переменить невозможно. Еще же приводит их к тому нищета, понеже так нищи, что некоторые князья ко мне за тем не едут, что не имеют платья, а в овчинных шубах ехать стыдно, а купить и негде и не на что, понеже у них монеты никакой нет; лучшее было богатство скот, но и то все крымцы обобрали, и еыне князей кормят уздени, и всего их мерзкого житья и описать невозможно; только одно могу похвалить, что все — такие воины, каких в здешних странах не обретается, ибо, что татар или кумыков тысяча, тут черкесов довольно двух сот“.

В начале 1722 года, когда двор находился в Москве, получено было известие от русского консула в Персии, Семена Абрамова, что афганцы, восставшие против шаха Гуссейна под начальством Магмуда, сына Мирвеизова, 18 февраля стояли уже только в 15 верстах от Испагани. Шах выслал против них войско; но оно было поражено, и первый побежал любимец шаха, главный визирь Эхтимат-Девлет; победитель, 7 марта, подошел к Испагани и расположился в предместиях. Гуссейн, по требованию народа, назначил наместником старшего сына своего, но персияне обнаружили неудовольствие, и шах назначил второго сына; когда и этот не понравился, то назначен был третий сын, Тохмас-Мирза. Но эти распоряжения не поправили дела; после второй проигранной битвы персияне совершенно потеряли дух, а жулфинские армяне, называвшиеся так по имени предместия, где жили, все передались на сторону победителя. Потом из Константинополя было получено известие, что афганцы овладели Испаганью, и старый шах попался в плен.

При таких известиях медлить было нельзя, тем более, что турки прежде всего могли воспользоваться падением Персии и утвердиться на берегах Каспийского моря, которое Петр считал необходимым для Балтийского моря. 18 апреля Петр писал из Москвы к генерал-майору Матюшкину [83] , заведывавшему приготовлением судов на верхней Волге: „Уведомьте нас, что лодки, мая к пятому числу, поспеют ли, также и ластовых судов к тому времени сколько может поспеть? И достальные ластовые суда сколько к которому времени могут поспеть — о том чаще к нам пишите и в деле поспешайте“. Матюшкин должен был доставить суда в Нижний к 20 мая, причем обещал и недоделанные суда взять с собою и доделывать дорогою. Часть гвардии отправилась из Москвы 3 мая на судах вниз по Москве-реке. 13 мая выехал сам император сухим путем в Коломну, где соединились с ним генерал-адмирал граф Апраксин, Петр Андреевич Толстой, которого Петр брал с собою для переписки, и другие вельможи; в Коломну же приехала и императрица Екатерина Алексеевна, отправлявшаяся вместе с мужем в поход. Из Коломны Петр, со всеми своими спутниками, отправился Окою в Нижний, куда приехал 26 мая и пробыл до 30 — дня своего рождения. День этот Петр праздновал таким образом: рано приехал он с своей галеры на берег и пошел к Апраксину в его квартиру; побыв здесь несколько времени, поехал верхом в соборную церковь к литургии; после обедни, вместе с императрицею, пошел пешком к архиерею при колокольном звоне, продолжавшемся полчаса; после звона началась стрельба в городе из тринадцати пушек; после городовой стрельбы стреляли у Строганова на дворе из нескольких пушек, затем началась пушечная стрельба с судов. Стрельба окончилась ружейным залпом, причем полки расставлены на луговой стороне по берегу. От архиерея император и императрица поехали в дом Строганова, где обедали вместе с прочими господами; после обеда, в 6-м часу, отправились к купцу Пушникову, а оттуда Петр переехал на свою галеру, и в 9-м часу отправился далее Волгою к Астрахани.