Прическа ясновельможной была окончена, оставалось только надеть тюрбан, и Юльяния, опустившись на колени, обливала руки Потоцкой слезами.

— Встань! Перестань дурить! Рано просить благословения, когда развода еще нет и он — не католик и не польский подданный. Ты много наболтала, и ни слова путного не сказала. Вижу только, что у вас зашло дальше, чем следует, и что ты пренебрегла всеми моими советами и запрещениями. Но об этом после, сегодня мне не до тебя. Скажи мне только, что он затеял, чтобы за драгоценную жизнь его опасаться? Выдумка, верно, чтобы тебя, дуру, напугать? Видит, что ты с ума по нем сходишь, и смеется над тобой!

— Он обещал пану Мальчевскому помочь ему выкрасть невесту.

— Эльжунку Сокальскую? Ну, разве я не была права, утверждая, что этот бес Аратов — такой же сумасброд, как и все русские! Какая ему надобность вмешиваться в эту глупую историю, да еще перед сеймом, когда такие люди, как Сокальский, нам нужны? Он — один из надежнейших клиентов Салезия, человек почтенный, богатый и с весом. Он обещал нам голосов тридцать по крайней мере, и теперь, разумеется, ему будет не до сейма, когда у него увезут дочь. Хорошо еще, если в свалке его самого не зарежут! Зачем ты мне этого раньше не сказала? Салезий принял бы меры: Мальчевского с приятелями можно было бы заарестовать, а Сокальского предупредить о том, что против него умышляют головорезы.

— Я ничего не знала, он только вчера перед отъездом сказал мне… было слишком поздно, чтобы ехать в замок.

— А раньше о чем у вас была речь? Целовались, верно? Ах ты, беспутная! Глупая! — воскликнула ясновельможная.

— Он оттуда прямо сюда приедет.

— Это с наезда-то? К воеводе? Да он с ума сошел!

— Его сам пан Салезий пригласил.

Розальская могла бы прибавить, что воеводе известны все подробности затеянного наезда, но она слишком любила воеводу, всегда милостивого к ней, чтобы подводить его под головомойку. А последней ему не избегнуть бы, если бы его супруга узнала, что он поощряет такие мальчишеские выходки, как та, что затеял проказник Мальчевский.

— Но ведь Салезий ничего не знает, иначе он давно прекратил бы эту опасную затею! — воскликнула пани Анна. — Сокальский — не трус, он умеет драться и на саблях, и на пистолетах. Он без боя не сдастся и будет защищать дочь до последнего издыхания. У него большая дворня, и вся деревня предана ему, хлопы любят его… Ну, перестань реветь! Это еще что за новости? — строго возвысила она голос на слушательницу, которая пришла в такое отчаяние от ее слов, что не в силах была сдерживать рыдания. — Какое имеешь ты право беспокоиться об этом москале? Он тебе — не муж и даже не жених! Сейчас утри слезы, умойся холодной водой, нарумянься, будь весела, любезна, чтобы никто не догадался о вздоре, который у тебя на уме! Живо! Чтоб через десять минут я тебя видела в приличном виде!.. — Тут она прервала свою речь, чтобы прислушаться к легкому стуку, раздавшемуся у двери. — Кто это? Посмотри!

Это был аббатик.

— Пусть войдет, — ответила на доклад Юльянии ясновельможная.

— Важные новости, моя пани! — стремительно заявил аббатик, проникая в комнату, не забывая притворять за собою дверь. — «Пане Коханку» прощен и возвращается на родину! Князь Радзивилл сам прислал к пану воеводе с доброю вестью любимого своего резидента, пана Длусского.

— Длусского? Он здесь? — с живостью осведомилась пани Анна, с усмешкой взглядывая на потупившуюся Розальскую.

— Здесь, в кабинете у пана воеводы, а я поспешил к ясновельможной.

— С большой свитой приехал Длусский?

— С ним человек пять дворских, два паюка, камердинер, шесть верховых гайдуков да люди при экипаже.

— Поместить пана Длусского в западной башне, и чтоб все было в наилучшем порядке, — обратилась Потоцкая к Розальской. — Займись этим, Юльяния! Ты знаешь, как мы чествуем почетных гостей. Пан Длусский явился к нам представителем ясновельможного князя Радзивилла: мы докажем ему, что ценим внимание его благодетеля. Когда я гостила у князя десять лет тому назад, мне отвели апартаменты короля. Позаботься, чтобы нашему гостю было удобно в покоях, в которых и у Потоцких гостили не раз коронованные особы, — прибавила она, с важностью выпрямляясь.

Юльяния вышла, а ясновельможная, продолжая разговаривать с аббатиком, хлопнула в ладоши и велела явившимся на зов камеристкам надеть на нее тюрбан. Когда это трудное дело было сделано, она вынула из ящика с драгоценностями две булавки, осыпанные бриллиантами, и приказала аббатику приколоть их к убору.

Он справился с этим довольно мудреным делом так искусно, что ясновельможная улыбнулась.

— Ты, Джорджио, отлично мог бы заменить мне Юльянию, — заметила она по-итальянски.

— О, никогда пани Розальская не уступит мне счастья служить ясновельможной! — воскликнул он, поспешив поцеловать ее руку.

— Ты думаешь? Но я в этом далеко не уверена, — возразила Потоцкая и прибавила: — Такой красавицы долго у нас не оставят. Вот и этот Длусский тоже влюблен в нее.

— О, если бы только Длусский мог понравиться пани Розальской! — вырвалось у аббатика точно помимо воли.

— Разумеется, лучшей партии ей и желать нельзя: знатен, богат…