Гроб, украшенный балдахином, ставят на колесницу, которую везут несколько пар лошадей в черных печальных покрывалах; по сторонам несут зажженные факелы, кои не гасятся до самой могилы. Покойника сопровождают родственники и знакомые в черных одеждах. Женский пол нашивает на свои одежды белые полосы, называемые плерези; мужчины покрывают платье, шляпы и шпаги черным крепом. У знатных и государственных людей балдахин и печальная колесница блестят золотом и серебром; впереди гроба несут на подушках их ордена длинным рядом; тут идут священнослужители и певчие, которые во все шествие поют «Снятый Боже», или играет музыка в сопровождении глухих барабанных ударов, если покойник военный. Войско, с опущенными вниз ружьями и заряженными пушками увеличивает пышность похорон. Лакеи идут в черных одеждах с разноцветными приколотыми к их плечам лентами; гражданские и военные чиновники окружают печальную колесницу, а в траурной одежде стоят на ступенях колесницы ассистенты и поддерживают балдахин. Когда кто-либо из членов императорской фамилии сопровождает государственных сановников, тогда присутствуют министры, дипломатический корпус и другие высокие чины. Карета покойника, следующая за гробом, обивается черным сукном, с гербовыми на ней изображениями по белому полю. Семейство, родственники и знакомые идут за гробом; за ними толпа любопытных, а за ними тянутся сотни карет, колясок и других экипажей.

Когда провозгласится на могиле окончательно: вечная память, тогда опускают гроб в могилу. Священник первый берет землю лопаткою или рукою и бросает на гроб; за ним предстоящие. Если погребают из военных, то войско производит погребальную пальбу из орудий. Затем приглашают к обеденному столу, который называется поминками; за столом подают, между прочими кушаньями, кутью, блины и кисель с молоком.

Бедный и обыкновенный человек погребается самым простым образом. Тело кладут в деревянный окрашенный <или> даже неокрашенный гроб; после отпевания относят знакомые на своих плечах на кладбище и опускают в могилу. Сердечный их вздох по умершему заменяет пышный погребальный обряд.

В Малороссии, во время ее казачества и даже в недавнее время, не более тому лет 25, похороны сопровождались всеми жителями. Умирал ли кто, звонили по душе в колокол протяжно и заунывно; знакомые и незнакомые спешили спрашивать у звонаря: по ком он звонит? У каждого вырывалось сердечное излияние: «Упокой, Господи, душу усопшего! Дай, Боже, ему царствие небесное! Вечная память!» Каждый принимал участие в потере другого как в своей; всех трогало и на всех находило уныние, грусть и печаль. Заупокойный гул колокола нарушал спокойствие всего око лотка.

Омыв покойника или покойницу, одевали ее в чистое платье; потом клали на стол посреди комнаты и закрывали белым полотном; на ноги надевали башмаки. В руки, сложенные накрест, давали восковой крест и восковую свечу. Умершую женщину и девушку наряжали в праздничное платье; ноги обували в красные башмаки. Голову девушки украшали венком, сплетенным из цветов: васильков, незабудок, звездочек, гвоздик и других душистых цветов и трав. По изготовлении гроба клали в него усопшего. Священник читал молитву по умершему; дьячок день и ночь читал псалтырь; восковые свечи теплились около гроба; вокруг него курили ладаном, и толпа жителей приходила прощаться с покойным. Родные и знакомые рыдали безумолчно; сами посетители голосили. Дом превращался в плач. Перед вы носом тела отправляли панихиду; во время выноса звонили во все колокола. Гроб поднимали родные, знакомые и незнакомые и несли на своих плечах до могилы. Перед гробом несли образ; церковные хоругви развевались впереди; на дороге останавливались читать Евангелие по нескольку раз; народ провожал усопшего с рыданием: все плакало и рыдало. Отчаянный голос родных заглушал чтение Евангелия, особенно при опускании тела в могилу. На могиле ставили деревянный крест; иные делали могильную насыпь, укрывали ее цветами и травами. Ставили еще калиновое дерево, если казак умирал на чужой стороне [50] .

Над молодым казаком ставили, кроме креста, шест с белым знаменем. Кладбище белело от знамен, которые свидетельствовали безвременную кончину молодого казака. При могиле и в доме раздавали милостыню бедным и нищим; кормили их поминальным столом и рассылали по домам бедных хлеб, кушанье и деньги. Для духовенства и знакомых давался особый поминальный стол, при коем кутья и кисель, занимали главное место. Кроме сорочин делали поминовения через три дня и через неделю. Па мятников никаких не сооружали.

Погребение помолвленной невесты сопровождалось весьма трогательно. Ее одевали в нарядное платье, как под венец; голову убирали цветами и потом клали на стол, подле окна; вокруг нее зажигали свечи; в головах читали псалтырь; народ по первому звону сходился толпой проститься с нею; подруги ее стояли вокруг и плакали. Отец и мать бились над ее телом и страшно рыдали. Они целовали ее руки, целовали ее в щеки, губы; целовали шею и голову и кричали с исступлением. Мать расставалась с жалобным причитанием: «Прощай, моя радость! Моя утеха! Зашло мое солнечко красное! Дочь моя! Ты завяла, как цветочек; засохла, как травка! Ты покинула меня сиротой, Бог с тобою! За что ж покинула? Скажи, душечка моя, золото мое, сокровище мое, бесценная, ненаглядная! Скажи, мой ангельчик, мое серденько, моя жизнь, моя отрада! Промолви хоть словечко, улыбнись хоть ненароком; протяни свою беленькую ручку, раскрой свои черные очи, посмотри! Пышная и гордая, величавая и румяная, покидаешь меня! Оставляешь, горемычную, без радости, покидаешь навсегда! Я тебя лелеяла, смотрела за тобою — кто же меня, старую, присмотрит теперь? Ты уже на том свете, между ангелами, а я здесь! Кто пожалеет обо мне? Все родные — все, не ты! Я тебя убрала под венец; сложила твои ручки для молодого; сама закрыла ротик, целовавший меня; сомкнула твои черные глаза, радовавшие меня. Кто же закроет мои? Родные — не родная моя дононька (дочь)! Бог тебя взял, да будет Его святая воля! Молись у Него за меня, грешную. Дононько моя! Лежишь, будто живая: ты улыбаешься, протягиваешь ко мне рученьки — обними же меня! Доненько, милая, голубка сизокрылая, пташечка звонкая, распевная! Что ж не усмехнешься? Что ж не порадуешь? Сжалься! Взгляни хоть на минутку, пробудись! Почему же не говоришь? Ты же меня тешила ласковыми словечками, встречала приветственной улыбкою — а теперь? Молчишь, сложивши ручки накрест; но с ним идешь навстречь Спасителю — и твои уста уже славословят Его. Ты уже не здесь, а там, там ликуешь со святыми! Унесла с собою все наши радости, а нам оставила одно горе и слезы. Кто оботрет наши слезы? Кто приголубит нас на старости? Отец и мать покинуты тобою; отец и мать проливают горячие потоки слез. Они перестанут плакать, когда очи их высушатся и сомкнутся навек! Тебе бы следовало схоронить меня! О, лучше бы я не видела Божьего света! Кто утешит меня? Кто поболезнует со мною? Чье сердце забьется так обо мне, как билось твое? Но твое сердце — уже камень! Ты уже во гробе: мой стон, мой вопль и мои рыдания не трогают тебя. Я слышу пение вечной памяти! О, доненько, доненько моя! Недолго я любовалась тобою. Не думала, не гадала закрыть твои оченьки ясненькие, твои уста розовые, и закрыть ризою гробовой! О горе мне, бедной! Я сама сомкнула твои глазики до Страшного суда. Заступница, Божия Матерь! Прими меня скорей, успокой меня с моею дененькой. Укрепи, Господи, и помилуй меня». В продолжение трех дней отец и мать рыдали по своей дочери; народ беспрестанно навещал усопшую, горевал и хвалил ее доброе сердце и красоту. Отец часто говорил в отчаянии своей жене: «Что же, моя старая? Собирались играть свадьбу — вот веселье наше!» Он заливался слезами и стоял неподвижным от печали. Но вспомнив, что он ропщет на Провидение, говорил ей: «Полно плакать. Бог ее взял, она уже в царствии небесном. Ее Бог наградил. Живой думает о живом, так и мы с тобою. Молись лучше!» В погребальный день звонили в большой колокол протяжно, с заунывным ударом. Этот звон собирал людей и назывался сборным. Окружные обыватели сами сходились на похороны. С умолком сборного колокола выносили из церкви деревянный крест с изображением Распятия Иисуса Христа, хоругви и носилки; за ними шли священники и весь причет духовный в черных ризах. По прибытии духовенства начинали служить по умершей. Потом, собрав дружек, поддружек, старость, бояр, свах и свитилку — такое число, какое следовало для веселья, одаривали их свадебными подарками. Мать, подозвав молодых девушек, ее подруг, говорила им, обливаясь слезами: «Я не дожила до свадьбы своей доненьки! Господь Бог определил мне созывать вас, чтоб вы проводили ее к темной могилке. Не довелось мне слушать ваших веселых песен; пришлось мне видеть ваши слезы. Не прогневайтесь на меня, что я не угощаю вас караваем, не наделяю белыми платочками; но даю вам в руки восковые свечи. Зажгите их и проводите мою голубку, доненьку». Потом мать, взяв большой рушник (полотенце), который вышивала покойная, чтобы подостлать себе под ноги во время ее венчания, перевязывала им деревянный крест; после перевязывали дружку и поддружку длинными рушниками, вышитыми узором, и потом еще накрест белым полотном, по несколько аршин. За ними перевязывали свах и прикалывали к головному их убору по цветочку. Старосту обвязывали одним рушником, а свитилку (старшую сваху) двумя и давали ей в руки восковую свечу и меч, как водилось на свадьбе, обвив его душистыми цветами. К шапкам бояр прикалывали цветочки и перевязывали правые руки белыми платками, вышитыми узором. Платок, которым следовало вязать руки молодым под венцом, клали на серебряный крест. Священников и весь духовный причет дарили белыми платками. Гробовую крышу покрывали большим килимом (ковром); носилки застилали богатым коцем (покрывалом) с разводами и вышитым орлом. Килим и коц отдавались в церковь после похорон. Девушкам раздавали все приданое покойной; плахты (узорчатые платья), передники, рубашки, платки и полотенца; женщинам — белые серпянки, чепцы, головные платки, подушки, одеяла и разные хозяйственные вещи. По раздаче вещей кропили гроб святой водою с произнесением: вечная память. Свадебные бояре клали невесту во гроб, подруги поправляли на ней головной убор и украшали снова венками; погребальное шествие начиналось несением впереди креста, потом святых хоругвей; за ними несли четыре мальчика, с перевязанными белыми платками на руках, надгробную крышку, обитую черным сукном; потом шли четыре боярыни; за ними священники и дьяконы, держа зажженные свечи, и во время шествия кадили и пели протяжным голосом; потом шли попарно все ее подруги с зелеными зажженными свечами; головы подруг были обвиты черными лентами; за ними шли свитилка с мечом, сваха, дружки, поддружки и, наконец, несли гроб на носилках одни свадебные бояре. Если присутствовал жених покойной невесты, то он шел с правой стороны ее гроба. Жениха вели под руки два свата, потому что истинная горесть до того расстраивала его, что он едва передвигал ноги: был бледный как смерть и не рыдал, но только стенал. Тут уже шествие заключалось толпою народа всех сословий. Во время шествия звонили по церквам, а на дороге останавливались читать Евангелие по несколько раз, и всякий раз подстилали священнику бумажный платок под ноги, который отдавался ему. Покойную несли сначала в церковь, где служили обедню и панихиду; потом, тем же самым порядком, несли умершую на кладбище при беспрерывном колокольном звоне. Гроб опускали в могилу на хорошем белом полотне, приготовленном для приданого. При опускании гроба раздавался повсюду стон и вопль; все плакали, как по своей родной. От ребенка до старика все заливались слезами. Старший священник бросал на гроб горсть земли; за ним отец и мать, там свадебный причет и, наконец, все, кто как попал. На гроб насыпали немедленно землю и ставили в головах большой деревянный крест, покрытый зеленой краскою. Бедным и нищим раз давали на могиле хлеб, разное кушанье и деньги, чтобы молились о спасении души. Потом все отправлялись поминать умершую. Столы с кушаньями и напитками были расставлены по всему двору, а в комнате угощали одних старших. Поминовением заключались похороны.

В Олонецкой губ. умирающих перекладывают с перины на солому, чтобы, как говорят там, душа распросталась, которая должна дать ответ за каждое перышко. После покойника моют пол и окуривают комнату. Потом являются плакальщицы, которые воют над ним до погребения; наконец, ходят по домам родных и знакомых покойника и своими причитаниями напоминают им жизнь его; рассказывают все его привычки, обыкновения и даже любимые кушанья [51] . Между черногорцами (адриатическими славянами) родственники омывают тело умершего, надевают на него белую рубашку, осыпают цветами и кладут при нем его оружие. В то время сколачивают гроб из трех досок, наподобие треугольника. Соседи, узнав о смерти, стекаются на похороны; родственники голосят над усопшим, выхваляя его добродетели, доблестные дела и горюют об участи семейства. Обыкновенные возгласы их: «Кто теперь будет ездить на твоем коне? Кто будет носить твое платье? К чьей груди прижмутся твои дети? Кем будет клясться твоя сестра?» (У черногорцев сестра обыкновенно клянется здоровьем брата.) Матери и сестры более всех плачут: они царапают себе лицо до крови и, отрезав волосы, кладут их на могилу. Над могилой ставят большой деревянный крест с изображением на нем столько кукушек, сколько осталось родственников, или кладут надгробный камень. Священник провожает тело до могилы и там совершает надгробное пение. Знакомые присутствуют при погребении с оружием, оборотив его назад. Проходя дом, где лежит покойник, они бегут; то же самое делают, проходя мимо кладбища. В некоторых местах посещают могилу на третий и восьмой день после. погребения; читают молитву, плачут и потом угощают хлебом и вином. По покойнику носят траур весь год; мужчины отращивают бороду, женщины стригут волосы и ходят несколько дней, ничем не прикрывая головы; после уже повязывают голову черным или голубым платком [52] .

Иностранные писатели передали нам погребение наше в самом искаженном виде, особливо англичанин Филипс [53] , который написал величайшие нелепости. Он говорит: священник, по окончании литии, вручает умершему свидетельство за подписью епископа следующего содержания: «Мы, епископ и священник (такие-то), даем сим знать, что умерший (такой-то) жил истинным христианином по пра вилам греческой церкви, исповедался и прощен в грехах, чтил Бога и угодников и постился, почему удостоверяем св. чудотворца Николая и всех небесных жителей, что он может войти беспрепятственно в небесное царство» [54] .