— Так любой может ведра носить, — сказал он и больше не вернулся.

Если люди не врут и водонос действительно подался в Париж, виноват Эстебан. Он же так и не пояснил, что водоносы в Париже больше не требуются. Это же старая история, из восемнадцатого века.

Поэтому он решил не вставать. Не покидать постели. Зачем вставать, если баки пусты? Как теперь рисовать облака или писать на стенах «вода»? Как без воды разведешь акварель? «Ох, были бы у меня деньги на масляные краски, были бы у меня деньги на воду!» — бормочет он, закрывшись простыней с головой. Даже соседи — те самые, кто заявил на него в полицию, когда он возомнил себя пророком Исааком, — не добились, чтобы он встал. Пусть они и рассказывают, что приносят жертвы Очун, он не поднимается с постели. Он не увидит сотен подсолнухов, которыми завалены ступени на покосившейся лестнице. Его уже не коробит ни вонь, ни пыль, облепившая комнату, как маска, и даже к нарисованным облакам он стал безразличен: и к облакам, и к ручьям, и к неподвижной воде, написанной готическими буквами и изящным унциалом. От пыли и вони не продохнуть, но Эстебан не различает, не чувствует. Он так и не узнал о пожаре этажом выше. Матрас загорелся от сигареты — одни говорят, нечаянно, другие, что с умыслом. Педро — он спьяну всегда чудит. Заметив язычок пламени, он замахал руками, раздувая огонь, засвистел, подул, как настоящий ветер. Пламя медленно-медленно росло, а потом стремительно взметнулось. Пригоршни воды хватило бы, но Педро не следил, как растут язычки пламени, — постоял немного, залюбовавшись оттенками огня, а потом отвлекся. Спьяну его всегда все восторгает!

Эстебан чувствует жар и прячется под кровать. Слышит жалобные крики, причитания. Прячется глубже. Смотреть ему не хочется. Зачем слушать, как соседи взывают: «Воды, воды!» Он знал, что когда-нибудь они признают его правоту, но теперь он не станет тыкать пальцем, не укажет на угол портика — скорее палец себе оторвет, чем укажет. Эстебан больше не Исаак, и ему безразлично, что все умрут от жажды. Он не услышит ни криков ужаса, ни сирен, не увидит мигалку, которая беспрерывно крутится на кабине пожарной машины. Никогда не узнает, как по лестницам взбиралось — аж голова кружилась — множество парней в черных плащах. В доме распоряжались хитрые, бесчисленные языки пламени, а он и не догадывался. Надменное пламя накидывалось на дерево, потрескивало, ломало своим натиском древесину, а он прятался под простыней.

Он ничего не чувствует. Да и зачем? Он же не выводил готическими буквами и унциалом слово «огонь», верно? Он же не писал fire, feu, fuoco [17] .

Несмотря на жару, он дрожит под простынями, и искры, падающие около кровати, — точно молнии. Он не вылезет. Ни за что на свете не покинет постель, даже если поверит, будто жгучие капли падают с неподвижных облаков на потолке. С минуты на минуту начнется гроза и принесет шепот отца. Он не откликается на крики соседей, зовущих: «Эстебан, Эстебан!» Отлично знает, что сегодня семнадцатый день второго месяца и что ливень выльет столько воды, что комнату, весь дом, весь город затопит доверху. Эстебан ждет дождя на сорок дней и сорок ночей. И уже не дерево будет трещать — а гром загремит. Он даже не заметил, как обваливается потолок, — до потолка ли, когда судьба ему улыбнулась? Огонь — это молнии, обвал — гром, падение — погружение в сон, счастье. Ветер — шепот отца, пахнущий мокрой землей.

Вот и все. Осталась только немая грязь.

Ветер дул Диане в лицо и трепал ее волосы, дома и люди проносились мимо все быстрее и быстрее, оставаясь далеко позади. Она обняла Яндро, прислонив голову к его плечу. Девушка чувствовала себя ребенком, прижимаясь к этой широкой и сильной спине, точнее, к жилету из искусственной кожи. Это был день ее триумфа, и никто не мог этому помешать: ни стая завистниц, которые разинули рты, увидев ее на мотоцикле в обнимку с Брэдом Питтом — так они привыкли называть этого парня, не столько из-за его внешнего сходства с актером, сколько из желания подчеркнуть его привлекательность, — ни запугивания ее бабушки, не успевшей накричать на Диану в трубку, когда та сообщала ей о своей поездке с подружками на пляж.

Сначала Яндро над ней подшучивал:

— Ты должна спрашивать разрешения?

— Если я не появлюсь после шести, она начнет выяснять, где я, и уж точно найдутся желающие рассказать ей «всю правду».

Ответ девушки был убедителен, и парень уже поджидал ее на мотоцикле с рычащим мотором, пока она нетерпеливо повторяла:

— Ты с ней не знакома, бабушка. Ее зовут Дайми, у ее отца есть дом на берегу моря. Там мы и будем ночевать.

По окончании телефонного разговора до нее все еще доносилось: «Ты сошла с ума, и не вздумай!» Она с самого начала знала, что скажет ей бабушка. Но нет, на этот раз никто не сможет ее остановить.

— Она всего боится, — рассказывала она Яндро в праздничную ночь. — Если бы не ее беспокойство, я была бы сейчас в Майами вместе с мамой.

Они познакомились, когда Яндро еще встречался с Айснарой, а Диана, как и многие другие девчонки, мечтала о нем. Но чтобы получить от жизни желаемое, нужно быть дерзким (это был девиз Бэби, и, хотя он ей и не нравился, она должна была признать, что он себя оправдывает), поэтому она начала танцевать на глазах у Яндро, демонстрируя ему упругую грудь, живот и бедра, выпуклый лобок — все то, что подчеркивало ее боди из лайкры. Она кокетливо забирала наверх волосы руками, подобно тому, как это делали киноактрисы в тех фильмах, которые она видела. Наконец, задыхаясь скорее от нервного перенапряжения, чем от танца, она подошла к нему, как только он оказался один, убежденная в том, что он уже некоторое время наблюдал за ней в танце. Она несколько раз прокручивала в голове заготовленную для этого случая фразу, намереваясь удивить его, во что бы то ни стало заставить его поверить, что она не маленькая дурочка, как все остальные, но голос ее слегка дрожал.

— Пожалуй, мне пора. Я уже устала танцевать, и к тому же здесь нет ни одного интересного мужчины… — она не смогла выдержать сколько-нибудь длительную паузу, — который был бы свободен.

Они не начали встречаться с того же вечера только потому, что вскоре появилась Айснара и сразу же пустила в ход злую иронию. Она даже припомнила бабушку Дианы, но здесь Айснара явно промахнулась, поскольку из ее слов Яндро узнал, что мама Дианы — в Майами, и это обстоятельство его очень заинтересовало. Теперь он заехал за ней в школу на мотоцикле, что выглядело поистине элегантно, это доказывало всем остальным, что она не просто хочет, она может; вечеринка на пляже, ночное купание в море, наконец, любовные отношения с мужчиной, подобным кинозвезде, пришедшие на смену несерьезным школьным влюбленностям, — это был предел ее мечтаний, и невозможно было представить, чтобы бабушка это поняла. Ее пожилая бабушка только и говорила о том, как трудна и сурова жизнь, о дороговизне всего и о необходимости того, чтобы внучка училась и стала профессионалом своего дела:

— Пусть тебя уважают.

Конечно, ее будут уважать. Ее уже должны уважать. Действительно, никто над ней не насмехался и не пытался заткнуть за пояс. Когда она достигнет возраста своей бабушки, она не будет жить где-то в захолустье, в квартире с подтеками на потолках и стенах, нет, у нее будет роскошно меблированный двухэтажный дом с коврами, пара афганских борзых, похожих на тех, которых она недавно видела на улице, — они тянули за собой хозяина. Она будет делиться с соседками впечатлениями о путешествиях, и не только в Париж или Нью-Йорк, она поедет в Австралию, в Японию, увидит реку Амазонку, ей будет что рассказать. Ее жизнь не ограничится дорогой из дома в школу и из школы домой, из дома на работу и с работы до дома. Она будет жить по-настоящему, без рутины. Ее матери удалось пересечь море, она же достигнет большего. Она, несомненно, находилась в более выгодном положении, в ее возрасте мать была стипендиаткой, и, за исключением легкости в отношениях с мужчинами — она спала то с одним, то с другим, — жизнь ее представляла собой постоянное преодоление трудностей. В отличие от нее, Диана обладала гораздо большей свободой и умела ею пользоваться. Теперь бабушка уже не будет препятствием на ее пути. В тот раз у Дианы ничего не вышло, ведь ей было всего девять и она не понимала, что происходит. Но на сей раз она не упустит свой шанс. Если бы сейчас она поколебалась, если бы не начала действовать, как диктуют обстоятельства, Яндро мог бы разочароваться в ней. Это было не простое приглашение. Он знал, что обращается не к девочке, он говорил с ней как с женщиной, и Диана почувствовала ласкающую ее волну желания, когда Яндро предложил ей: