— Тоже работа Налбандяна?

— Меня уверяют, что так и есть. Но кто бы ни был автором, это человек величайшего остроумия и смелости. Обе работы повешу в своем подмосковном доме. Может, даже в одной комнате с работой Шагала, который, будучи в родном Витебске комиссаром по делам искусств, всеми средствами боролся с академической живописью, пытаясь создать новое революционное искусство. На его холсте изображена еврейская свадьба: невеста толстая, жених — худ, скрипач, как водится, под потолком летает, в дверях стоит русский сосед в надежде, что ему поднесут стаканчик, а за окнами серая народная масса с красными транспарантами…

Олигарх говорил о живописи, о картинах, которые приобретал на крупных аукционах, но Дальский слушал вполуха, — почему-то ему вдруг вспомнился Вадим Карнович, у которого тоже было пристрастие к изобразительному искусству. Тот посещал все выставки, а потом, сидя за столом, делился впечатлениями. Прямо вот так порой бывало — сдирал кожу с вяленого леща и рассказывал, не забывая внимательно наблюдать, сколько пива в его кружку наливает друг Алексей…

Когда подлетали к Вольфраму, Дальский посмотрел за окошко вниз и увидел ровные линии освещенных улиц, пересекающихся под прямым углом. По-настоящему вечер еще не наступил, сквозь ранние сумерки просматривались дома и дворы, автобусы и спешащие автомобили — все это движение, вся эта жизнь были поделены на одинаковые квадраты, словно город накрыли сверкающей неоновой решеткой. Проплыли трубы комбината, вертолет снова пошел над сопками, по которым ветер гонял снежную пыль, обнажая черные проплешины. Перед снижением и посадкой Алексей успел заметить только одинокий дом и высокий забор, убегающий в низину. Тут же зазвонил телефон — Герман Владимирович сообщил, что очень холодно, и посоветовал надеть пуховик и обязательно поднять капюшон.

Выходя из вертолета, Дальский так и сделал. В окружении охраны он взошел на крыльцо. Главный телохранитель встретил его и отправил всех остальных отдыхать. Алексей вслед за ним поднялся по широкой лестнице на второй этаж и по пустому коридору подошел к двери, которую Герман Владимирович распахнул, промолвив с некоторой вальяжностью:

— Прошу вас, Максим Михайлович!

Дальский шагнул внутрь и сразу увидел… самого себя, то есть настоящего Максима Михайловича Потапова, сидящего в кожаном кресле. Не поднимаясь, олигарх показал рукой на свободное кресло рядом.

То, что миллиардер оказался спокойным и рассудительным, не удивило. Поразило другое — то, что ускользало на видео, просмотренном Дальским, — Потапов оказался естественным и очень простым в общении человеком.

— …В общем, работы вам хватит. Сами понимаете, что просто так я платить деньги не собираюсь. Все публичные мероприятия, не представляющие для меня интереса, — ваши. Заседания правления концерна, в повестке дня которых не будет принципиальных вопросов, — тоже. И прием подчиненных по личным вопросам…

Олигарх сделал паузу, словно оценивая собеседника и обдумывая, что еще можно доверить этому человеку.

— Короче, все мое, кроме подписи, — подсказал Дальский.

— Подпись всегда при мне — она электронная.

— Ну, тогда вам нечего бояться: при всем желании растранжирить мне ничего не удастся. И дорогих подарков больше никому делать не буду.

— Если вы о часах, то это мелочь. Кстати, я бы и сам их Вике подарил. Но теперь главное…

Потапов посмотрел на Германа Владимировича, стоящего возле дверей. Тот понимающе кивнул и собрался выйти, но Максим Михайлович остановил его:

— Подожди. Хочу, чтобы и ты был в курсе. — После чего продолжил, обращаясь к Алексею: — Как вы знаете, я женат. Но моя жена — понятие юридическое. Близкие отношения у нас прерваны почти пять лет назад. В последний раз я ее поцеловал полтора года назад, когда вручал подарок на день рождения — гарнитур с сапфирами. Содержания я ей никакого не выплачиваю: просто даю деньги на содержание дома — пятьсот тысяч евро в месяц. Даже не знаю: хватает ей этого или нет, но Светлана большего и не просит. У нее имеются свои счета, на которых миллионов пять или шесть, а также какое-то количество акций моего концерна в собственности, но так мало, что можно не принимать их в расчет, говоря о ее доходах. У Дениса депозит в моем банке. Правда, воспользоваться всей суммой он сможет лишь по достижении двадцати одного года, а пока снимает только доход — один процент в месяц. Жена подкидывает ему сколько-то, я даю иногда немного — десятку раз в два или три месяца. Денис считает себя великим гонщиком…

— А как на самом деле? — вклинился Дальский.

— Ну, как можно водить машину, когда тебе еще нет восемнадцати и машина не собственная. Один из моих автомобилей, «БМВ» шестой серии, он разбил недавно: зацепил рейсовый автобус, когда гнал к Москве. Просит в подарок ко дню рождения авто, и я обычно отвечаю, что подарю то, что он искалечил. Со мной спорить сын боится, но матери высказывает все. Я доходчиво объясняю?

Алексей кивнул и добавил:

— Вполне. Я понял, что не стоит сближаться ни с Денисом, ни с вашей женой.

— Вот именно. То есть вы поняли главное: вам придется какое-то время пожить в моем доме, спать в моей постели, подниматься в семь утра, затем бассейн, душ, завтрак, выезд в офис и возвращение в десять вечера.

— В вашей постели?

— Не в супружеской, разумеется. У нас с женой отдельные спальни. Даже на разных этажах.

— Простите, а ее личная жизнь?

— Она — не ваше дело. Светлана знает, что находится под контролем, и любовников у нее нет, если вы об этом. Но если кто-то появится, я скандалов закатывать не буду, есть другие способы убеждения. Так ведь, Герман?