Дорога встала дыбом.

Те машины, что вырвались вперед, бились о воздух, как о бетон. Отставшие, не совладав с управлением, вписывались в кашу передового отряда. Арьергард тормозил, пытаясь юзом вылететь на обочину и не расшибиться о стволы деревьев. Везунчикам удавалось. Большинству – нет. Автобус «Богдан», битком набитый пассажирами, перевернулся. Его долго тащило на боку, прежде чем «Богдан» свалился в кювет.

Окружная превратилась в ад.

Крики людей терялись в грохоте. Река автомобилей столкнулась с утесом-невидимкой. Воняя бензином и кровью, пена вздымалась все выше. Муравьи дохли в горящих коробках.

Ангел стоял и смотрел.

Лиловый «КИА» обнял березу глубоко вмявшимся капотом. Из покореженной решетки радиатора валил пар. Изнутри раздался удар. Один, другой; третий. С душераздирающим скрежетом заклинившая дверца вывалилась целиком, глухо стукнувшись о землю. Игорь Барташов, дизайнер компании «Зебра», вывалился следом. Охнул, встал на четвереньки.

– Надо было «Sportage» брать, внедорожник, – пробормотал Барташов, плохо соображая, что говорит. – У него бампер – хер сомнешь…

Мазнув ладонью по лицу, он уставился на окровавленные пальцы.

– Надя! – очнулся Барташов. – Вовка!

Он кинулся в салон, откуда прозвучал стон.

– Надя! Живая! Слава богу! Ты как?

– Во… Вова…

– Я сейчас, сейчас!

Вынырнув наружу, Барташов рванул заднюю дверцу. Та не поддалась. Барташов зарычал, отчаянно дергая ручку. Оббежал искалеченную машину с другой стороны. После долгих мучений дверца распахнулась.

– Вовка, ты…

Он замолчал.

– Что с ним? Что?! Не молчи!

Барташов не отвечал.

– Он живой! Живой! Надо «скорую»!

– Звони в «скорую», – глухо сказал Барташов.

Медленно, как сомнамбула, он выбрался из машины. Еще медленней, словно пытаясь понять, где они оказались, огляделся по сторонам. Кровь из рассеченного лба заливала глаза. Забыв о платке, Барташов дважды отирал ее тыльной стороной ладони. Воротник и плечи рубашки – модной, с изумрудным отливом – стали бурыми от этой крови.

Железный поток встал. Грохот и лязг прекратились. Местами слышались удары – уцелевшие выбирались из смятых консервных банок. Стоны; голоса. Кто-то плакал навзрыд. Кто-то выл на одной ноте, тоскливой и бесконечной.

Издали долетел хор сирен.

– Едут! – крикнула из машины Надя. – Уже едут!

– Едут, – согласился Барташов.

Багажник открылся с первой попытки.

– Ублюдки, – сказал пожилой сварщик Нестерук, подходя к Барташову. – Душегубы.

Барташов кивнул и достал из багажника монтировку.

– Хуже фашистов, – сказал сварщик Нестерук.

Фашистов он не застал, но знал тех, кто с ними воевал. С завистью Нестерук покосился на монтировку Барташова. У сварщика была сломана правая рука. Он бережно придерживал ее левой.

Барташов снова кивнул и пошел к ангелу. Нестерук заспешил следом.

– Коля! – позвала жена. – Коля, ты куда?!

Барташов не обернулся.

Позади заполошно вспыхивали мигалки пожарных, «скорых» и МЧСовцев. Помощь не могла пробиться сквозь гигантский затор, перекрывший дорогу на добрый километр. От «скорых» бежали санитары с носилками, лавируя меж вставших автомобилей. Пожарники спешно разматывали шланги. Те, кто уцелел, вытаскивали пострадавших из опрокинутого автобуса. Рядом, на земле, лежали в ряд семь тел, накрытых чем попало.

– Ко мне грузите! – надрываясь, кричал таксист Армен. – Моя на ходу!

– Ты ж не выедешь!

– Я?! Да я из таких жоп выезжал! Грузи, говорю!

– Назад сдай! Еще!

– Суки… какие же суки…

– А-а-а-а!..

– Мать, ты тово… Ты не реви так, не надо…

– Уймите ее кто-нибудь! Сил нет!

– Живой? Идти можешь?

– Сдавай, сдавай помалу…

За Барташовым и Нестеруком увязались братья Савельевы – один с лицом всмятку, другой – без единой царапины; и учительница математики Гальская. Ангел ждал, не двигаясь с места.

– Как вам не стыдно?! – первой не выдержала Гальская.

Ангел молчал.

– Люди вы или нет?!

– Не люди они, – хмуро сказал Савельев-старший.

Из его левой ноздри выдулся кровавый пузырь; лопнул, забрызгав рубашку багровой росой. Впрочем, рубашке Савельева уже ничто не могло повредить.

– Фашисты, – повторил Нестерук.

Ангел молчал.

Барташов до боли в костяшках пальцев сжал монтировку. Ногти глубоко впились в мякоть ладони. Броситься на ангела с железякой? Барташов видел по телевизору, что случилось с сержантом, взявшимся за дубинку. Будь у него пистолет… Он не знал, что бы сделал в этом случае. Выпустил всю обойму в ангела? Застрелился сам? Какая разница, если пистолета все равно нет? Зачем он только пришел сюда со своей дурацкой монтировкой?