Ерохин Владимир Петрович
Шрифт:
(Мы воспроизводим некие ущербные формы культуры, где маразматик Горький становится классиком.
Начальство, за которое почему-то всегда бывает стыдно.)
Но, вопреки всему, книга выходила, моментально исчезала с прилавков и считалась одним из культурнейших изданий в Москве. Купить её можно было только по блату.
...Регулярно позванивал Гриша Козлов, рассказывал, что его притесняют в "Литературной России" — из-за дружбы со мной. Да и работа там была, прямо скажем, на износ: газета есть газета — не то, что степенный, выходящий раз в полгода альманах.
А тут как раз уходила в декрет моя напарница (Корчагин выразился так: "Галина Викторовна отправляется выполнять ответственное государственное задание"). Её место на год высвобождалось.
Я порекомендовал Гришу обоим моим начальникам. Красивый, хорошо воспитанный мальчик понравился, его взяли.
Ещё работая в газете, Гриша никак не мог купить себе приличные башмаки — это был страшный, почти безнадёжный дефицит. Тогда он объявил: "Буду носить советское дерьмо и приобрёл отечественные "говнодавы". Но через пару недель хождения в них едва не лишился ног.
Так Гриша убедился в ненадёжности аскезы.
Однажды вечером гардеробщик — кажется, в городской столовой — спрятал новую Гришину шапку и сказал, что никакой шапки не было. Пришлось идти домой с непокрытой головой. Наутро, в старой шапке, Козлов отправился к директору столовой. Крашеная дама выслушала Гришу и сказала: "Так вот же ваша шапка — у вас в руках!"
Гриша понял, что за жизнь надо бороться.
Умер тесть. Козлов пришёл в контору кладбища. Похоронщики стали вымогать взятку, хамить. Гриша…
Пропуск страниц страниц 280-281
…— О покойном Сатюкове говорили, что он видит не только прошлое и настоящее человека, но и его будущее. Единственное, чего он не смог предвидеть — это своё будущее.
Почтённую даму — постоянного соавтора ещё более почтённого критика и поэта — совершенно открыто, даже в торжественных речах, называл: "его боевая подруга".
Осетров ежедневно вставал в пять утра и писал до девяти. После чего включал телефон и, в ответ на извинения за ранний звонок, деловито информировал:
— Я уже давно и довольно плодотворно работаю. Вечерами его телефон никогда не отвечал.
Как-то Евгений Иванович поделился со мной своим творческим секретом — что делать, когда "не пишется":
— Возьмите чистый лист бумаги и пишите: "Мне не хочется писать, мне не хочется писать..." Часа через два захочется.
Над столом в его домашнем писательском кабинете висела большая цветная фотография хозяина с архиепископом Макариосом — с дарственнной Надписью на новогреческом языке.
Главный редактор научил меня никогда и никому не рассказывать ничего о том, что делается в стенах редакции. И сам, если звонили из правления и Интересовались, что у нас новенького, извещал предельно лаконично:
— Здесь абсолютно ничего не происходит: идёт обычная, нормальная работа.
В ответ на неустанные и неусыпные инсинуации книголюбов главный редактор недоуменно разводил руками:
— Мне бросают какие-то упрёки — а я даже не понимаю, о чем идёт речь.
А когда ему жаловались на наше с Гришей непослушание, благодушно-сочувственно сетовал:
— Я пытаюсь их воспитывать — но это очень трудное дело.
Когда Осетров хотел смешать кого-нибудь с дерьмом, он обычно рассказывал всюду, что эти люди звонят ему каждую ночь по телефону, угрожают, чего-то требуют или что-то предлагают. Это производило неизменный комический эффект, а опровергнуть было невозможно никак.
Евгений Иванович любил называть себя нищим, бессребреником, что нисколько не мешало ему регулярно наведываться за рубеж.
Возвратившись, рассказывал предельно скупо:
— Была хорошая погода — временами... В общем, я славно поработал.
— А как Париж?
— Было много книжных впечатлений. Должен сказать, что в букинистических у нас интереснее...
Но как-то раз не выдержал и, расправив плечи в светло-сером карденовском пиджаке, триумфально выдохнул:
— Ну где же ещё и бывать Осетрову, как не в Париже!
И никогда нельзя было понять, шутит он или говорит серьёзно, — интонация была неуловимо ироничной и двусмысленной, до колик раздражавшей дураков.