Вспомнить, нельзя забыть
вернуться

Колосова Марианна
Шрифт:

С НОВЫМ ГОДОМ!

С Новым годом, моя голубка! Я целую, ты отвечай! — Позабытой погасла трубка И остыл позабытый чай. Со стены из рамки лукаво Знаменитый смотрит старик. Что ж смотреть он имеет право И…подсматривать он привык. На столе вино и конфеты Поцелуй вина пьяней! Пусть косятся со стен портреты На живых веселых людей! На деревьях пустые гнезда Улетели птицы на юг. За окошком падают звезды, А со мной мой любимый друг. За дверями мороз и ветер. На реке синеватый лед. И не знает никто на свете С кем встречаю я Новый год. И со стенки старик лукавый Поцелуи увидит вновь. У него — мировая слава! А у нас…, а у нас — любовь!!! «Шанхайская Заря» 01.01.35.

ОТВЕТ ДЕМЬЯНУ БЕДНОМУ

(на стихотворение «Этот номер не пройдет»)

Беру «сибирский матерьял», Смотрю: Демьян в лукошке пляшет! Демьян прислал, Демьян припал К дальневосточной грязной каше. Демьян стал «русский патриот» — Паек, причмокивая, жрет! Избрал он нынче тяжкий труд: Он… стал защитником России!/?/ Демьян теперь ночей не спит: Поет и пишет и кричит: «Мол, эмигранты продают Сибирь! Такие и сякие!» Болтает он о «целом строе». Ты врешь, Демьян, их только трое: Заведомая гниль, бездарь, Поротиков — «сибирский царь», Талант, имея афериста, Рожден для роли коммуниста, Он должен был с тобою вместе Мир, заключать, позорный в Бресте. Второй — урод бело-зеленый, Еще никем не заклейменный: Головачев, «премьер-министр», /Все говорят: умом не быстр, Но областничеством ушиблен!/ Доклад прочел, мечтою вздыблен, Сей муж, однажды, в Харбине Об отделении Сибири. «Россия, мол, теперь на дне, К ногам ей привязали гири, И я, профессор-богатырь, Вам говорю: одна из гирь — Есть сепарация Сибири!» Но жизнь арена для живых Вдруг вышла стая молодых И хвост «министру» прищемила: «Статья такая-то гласила. ЗА ОТДЕЛЕНИЕ ОКРАИН СУДИМ ТЫ БУДЕШЬ и охаян! Такое гнусное бунтарство Считать ИЗМЕНОЙ ГОСУДАРСТВУ! ПОВЕСИТЬ! Больше никаких!» Сказала стая молодых Моравский есть еще на свете, Вот значит он и будет третий: Министр «колонии сибирской», Шпана с душою дезертирской! Придется из таких, как он, Сварить потом синдетикон, Мы тем густым и крепким клеем Демьянам рты закрыть сумеем. Я, Русская и Сибирячка Скажу тебе: Демьян, не ври, Сепаратистов только три! А не продаем за жвачку Просторы Родины любимой, /Ты не суди-ка по себе!/ Нет, мы привычные к борьбе, Россию мыслим НЕДЕЛИМОЙ! И нам смешно, что коммунист Запел: «отечество, мол, свято». Фальшив твой соловьиный свист, Герой чернильного разврата. Ступай-ка мыть свиньям хвосты В своих излюбленных колхозах, Другие встанут на посты В ответ на вешнюю угрозу! Ты не пойдешь, пойдут другие Границы защищать родные. Нам ведомо: враги кругом! Сначала с внутренним врагом Расправимся — с большевиками, А после, с внешними врагами, Мы знаем в день переворота Двойная будет нам работа. Национальными штыками, Своими русскими руками Врагов прикончим. Мы не бабы, Чтоб ныть, «ах, кто бы, да когда бы Помог нам родину спасти»… Нас русский должен в бой вести, Туда на Западные грани На стаю Гитлеровской рвани! Вас, коммунистов, стыд не гложет: Демьян с товарищами может Сибирь отдать американцам, А Малоросию — германцам, Расторговались понемногу! Ведь продаете ж, вы сейчас, Японцам Русскую дорогу? Но в грозный для России час А если принажмут на вас, То и Приморье продадите, Хоть и кричите о защите. Но в грозный для России час, Вдруг повернутся против вас, Товарищи-большевики, Красноармейские штыки! 20 июля 1934 года.

СТИХИ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ ПОД ПСЕВДОНИМОМ «ЕЛЕНА ИНСАРОВА»

МОЛОДОСТЬ (1921 ГОД)

Под стук немолчной колотушки Квартал наш мирно засыпал. Мы, две девчонки-хохотушки, — Два сторожа на весь квартал. «Совдепский долг исполним свято И в караул пойдем вдвоем!» Мы смехом молодым богаты И ночь нескучно проведем. И вот с одиннадцати ночи Пошли… А тьма кругом молчит. А мы? Пока одна хохочет, Другая яростно стучит. Двенадцать. Встретили военных. «Товарищи, пора домой! Позвольте пропуск!» — «Непременно? Какая строгость! Ой, ой-ой!» Нас — две. А военкомов трое, Но молодых нас стало пять. Мы вору не дадим покоя, И мог квартал спокойно спать. В ту ночку были сторожами Начдив, комбат и комполка. И молодо смеялась с нами Ночными всплесками река. С невыразимою тоскою Нам декламировал начдив Все что-то грустное такое: «Любовь… измена и надрыв…» Мы над стихами хохотали: «Печаль сегодня далека!» И полосой холодной стали Темнела синяя река. Все было просто и красиво. «Вы нам напомнили наяд!» И — просьба робкая начдива: «Когда же встречусь с Вами я?» А я в ответ, с невольной лаской, И умоляя, и грозя: «Пусть эта ночь казалась сказкой, Но сказку повторить нельзя»… Рубеж 1930, № 11(112)

НЕ УБЕЖАТЬ

Пора устать от этой чепухи, От этого надуманного вздора. Вам — пересчитывать мои грехи, А мне — скучать от ваших разговоров. Друзья мои, знакомые мои Все мечутся без толку и без цели. Я часто повторяю в эти дни: «Ах, как вы мне безумно надоели!» И наконец,… встряхнуло их чуть-чуть. Забыта я. Друзья — в огне событий! Я рада. Хорошо бы отдохнуть, Уехать… все равно, куда хотите. И жить в тиши, и не читать газет, Не слышать злых однообразных споров О том, чего и не было, и нет, О чем не может быть и разговора. Замучила меня белиберда! Кто прав, кто виноват — неразбериха! Бежать, бежать от всех и навсегда, Чтоб жить светло и радостно, и тихо. Но ужас в том, что нет дорог иных, И люди одинаковы повсюду! И даже… если я уйду от них, То все равно счастливою не буду… Рубеж, 1932 № 15 (220)

СЛОВА

Есть слова — горьковатый их вкус. Долго чувствуем после во рту мы. Не змеиный ли смертный укус Породил ядовитые думы? Их тлетворный, но медленный яд Неуклонно струится по жилам. Ничему ты на свете не рад, И ничто в этой жизни не мило. А душа? Если только жива (Если в молодости не убита), Помнит жесткие чьи-то слова И проклятья угрозные чьи-то. За смешное слово «жалость», За нелепое — «люблю», — Не отдам свою усталость, Горечь давнюю мою. Ты придумал для чего-то (Кто ты, собственно, такой?) Слово грузное «забота», Слово чуждое «покой». Злят меня слова такие!.. Не болела б голова, — Я придумала б другие, Тоже странные слова. Что ж смотри, любезный, в оба, В душу темную мою… Вот одно словечко: «злоба»… Вот еще одно: «убью»… Я твоих забот не стою. Строй, — рассыплю кирпичи! Больше всех люблю простое Слово мрачное: «молчи!» Разговор людской — тягучий… Я люблю, когда в грозу Разговаривают тучи: «Рразгрромлю!» и «Рразгррызу!» Хорошо, когда громады Вдруг столкнутся в небесах, И начнется канонада Громовая «Тра-ра-рах!» «Рубеж», 1932, № 28(233)

НОЧНАЯ ПОГОНЯ

Весла скрипят в уключинах. Молится Богу камыш… Кем это ты измучена? Не говоришь?.. Молчишь?.. Жизнь никому не вверена. Взрежу волну веслом. Сердце мое прострелено, Брови — больной излом… Омут! Метнулась в сторону!.. В лодке, на дне, — вода. Не ворон летел за вороном, А черные шли года. Крикнула: будьте прокляты! Злоба, ударь веслом! Вечно — о том, что отнято… Вечно я — об одном. Дыму-то сколько, дыму-то! Значит, — где-то огонь… Душу мне кто-то вымотал В злобе ночных погонь! Звонко браслеты тенькали, В беге взметнулся плащ! Господи! Не в застенке ли Судорожный мой плач?.. Люди тот крик не слышали Под проливным дождем. Между чужими крышами Мой затерялся дом. Жизнь, это — злая мачеха, А не родная мать. Скачут слова как мячики… В песне грешно солгать. Не убежать от гибели… Тени за мной спешат. Господи! Не на дыбе ли Вывихнута душа? Пусть не увижу зорьки я, Но горький последний вздох И песенку эту горькую, Наверно, услышит Бог… Ему одному пожалуюсь, Беду расскажу мою: Не видел Ты, как бежала я, Послушай, как я пою! Бежала, как ветер, быстрая! Любимый, прощай-прости! Боялась вдогонку выстрела… Мечтала и тут спастись. Я долго обиду прятала, Скрывала, пока могла… Обидчика распроклятого Убью я из-за угла!.. Не персы ковер тот выткали… Следы — не цветы, а кровь… Не зверство ли и не пытка ли Больная твоя любовь? Погоней ночной измаяна… О, хищный влюбленный зверь, В крови я… тобою ранена… Доволен ли ты теперь?

НЕ ПРОСТЯТ…

Эти дни судьбою перечеркнуты… Не продам я их и за золото! Я боюсь тебя, — уж не черт ли ты? Как орех, душа вдруг расколота… Не простят потом душу грешную? Что ж, пускай за ночь, ночь бессонную, Я пойду потом в тьму кромешную — За любовь, огнем озаренную! А что искренно, то не свято ли? Не сдержать потом слез непрошенных, Не людей считай виноватыми, А себя вини, если брошена… Плачут многие, что непоняты, Что нигде, никем не замечены… Я спрошу тебя: уж не сон ли ты? Уж не счастье ли мною встречено? За любовный бред в ночь угарную — Ах, пускай вся жизнь будет сгублена! Буду век тебе благодарна я, Мой король, мой друг, мой возлюбленный! Я к земле клонюсь желтым колосом… То не ветра взлет, — страсть ответная. На весь мир пою звонким голосом, Что люблю тебя беззаветно я! «Рубеж», 1929, № 33

ВСТРЕЧА

Какое небо-то, а звезды-то! А, главное, и ты со мной… И опьяневшая от воздуха Иду я медленно домой. Как часто в людях что-то ищем мы, Потом вздохнем и… отойдем. Чем одарю тебя я, нищая, Когда войдешь в мой бедный дом? Войди ко мне, и зори алые Пусть твой приход благословят! И все мои богатства малые Вот здесь, на столике, лежат… Ах, не алмазы, не рубины ли? Я подхожу к ним, не дыша. Поэты души свои вынули, И в каждой книге есть душа… Все аккуратно в ряд разложены И в каждой — сотни стрел и шпаг. Вот эта — в переплете кожаном, А остальные — просто так… Вот это — грустная Ахматова, Ее любовь — тоска и гнет… Недаром же его, «проклятого», Она мечтательно зовет! Вот — просветленный горем Росимов. Что потеряешь, то и жаль… С ним вместе каждый вечер просим мы У Бога светлую печаль. Вот — Пиотровский… Милый, сладостный… «Полынь и звезды». Это знак, Что горькое — всегда нерадостно, Недосягаемое — враг! Простите, я забыла… Что еще? Ведь, мысль всегда быстрее слов. Да… вот там лучшее сокровище: Мой несравненный Гумилев! А если вспомнить бы хотели мы, Как холоден наш путь земной, Вот — Блок, овеянный метелями, Морозный, снежный, ледяной… Смотри, я маленькая, слабая… Но верь мне, друг мой и жених, Что жить и верить не смогла бы я Без этих песен золотых! «Рубеж», 1929, № 4