Вспомнить, нельзя забыть
вернуться

Колосова Марианна
Шрифт:

ПОЛОНЯНКА

В те поры казак уехал на войну, В те поры в родной станице не был он: Злы татары увели его жену, Чернобровую казачку во полон. Тот казак за веру с ляхом воевал, Влево — влево шашкой острою рубил. Он в бою голов ни мало поснимал, Ой, голов шляхетских много он срубил! Тяжко было православным в полону… У кургана поделили их, в степи; Раздобыл татарин русскую жену, Словно пленную орлицу на цепи. Говорит казачка (эхом вторит Русь!) Голос женский прерывается, звеня: «Я косой своей черной удавлюсь, Не видать тебе поганому меня!» И не знал казак, вздремнувший на заре, Что жена его (душой ему подстать!) У татарина в узорчатом шатре Удавилась, чтоб татаркою не стать. Из забвенья быль старинную верну: У орла была орлица и жена. Сгибла смелая казачка в полону, Вере родине и милому верна! Апрель 1934 г.

ВСЕ ПРОХОДИТ

Все, что больно было — отболело. Все, чем дорожила — отошло. Помню, где-то крышами чернело Между гор сибирское село. Жаркою расплавленною лавой Протекли, сжигая жизнь, года. И зажглась над бедностью и славой Никому ненужная звезда. Над саманной фанзою в Китае, Где живу, и плачу, и пою, — Звездочка пылает золотая. Помни, сердце, родину свою… Конь привязан у ворот, Седока, наверно, он ждет? Мне обидно. У меня Нету быстрого коня. Молодой один джигит Под Хабаровском убит. Взяли шашку и коня, Взяли радость у меня. Запалю в тайге костер, Позову моих сестер Не гулять, не пировать, — Горе вместе горевать… «Все проходит», говорят… Все проходит, только след Остается, только след Остается много лет. Колокольчик под дугой Пел о радости другой Пел о ком-то о другом, Тоже сердцу дорогом. Кони бешено несли, Нас, двоих, они спасли. Третий трупом на снегу Стал добычею врагу. Все, что больно было — отболело. Все прошло, травою поросло. Говорят: давным-давно сгорело Дальнее сибирское село. Говорят, что кони, на которых Удалось мне жизнь свою спасти, Заблудились в снеговых просторах И погибли с голоду в пути. Подошла не осень, а усталость, Подошла и стала вспоминать… Все проходит? Жаль, не догадалась В той дороге…память потерять! 14 октября 1933 г.

НАШИ ЖЕНЩИНЫ

Посидеть немного за чаем, Отдых дать усталой спине. Мы вины за собой не знаем, Прозябая в чужой стране… Огрубели тонкие руки От кастрюль, от стирки белья. В ежедневной кухонной муке Умирает душа твоя. Научились и шить, и штопать, И варить дешевый обед. Чад плиты и примуса копоть Омрачают нам белый свет. Много раз перешитой блузкой Оттеняем усталость глаз. Счастья нет у женщины русской Ни в России, ни здесь, ни сейчас. Кто услышит голос незвонкий? Наша жизнь в Господних руках… Но за что мечту о ребенке Погасил Ты в женских глазах? Сердце болью горит напрасно, Без ребенка незачем жить! ……………………………..………..……….. А мужчинам нашим несчастным Нечем наших детей кормить… Январь 1934 г.

ПИСЬМА ИЗ АФРИКИ

Ветры выли для того ли, И пожары бушевали, Чтобы столько тяжкой боли Мы с тобой переживали? Поезда нас вдаль умчали, Не видать родные крыши. Заживающей печали Вздохи медленней и тише… Будни…мелочи…забота… Жизнь трудненько доставалась. Хорошо, что есть работа, Хорошо, что есть усталость! Друг мой в Африке горячей, В легионе иностранном, От него души не прячу, Он мой близкий и желанный. Пишет он: «Скажи на милость, В твоих письмах много солнца. Я боюсь, что ты влюбилась В авиатора — японца?» Пыль сотру с машинки тряпкой И отвечу стуком клавиш: «Не флиртуешь ли с арабкой? Что-то в письмах ты лукавишь?» Гимназистик из Тамбова Стал теперь легионером. Напишу ему три слова: Дружба, родина и вера! Синеглазая девчонка, Что жила в горах Алтайских, Нынче с ходями в лавчонках Тараторит по-китайски. Покупает лук и репу Рис, варить к обеду кашу. И торгуется свирепо: «Игоян хунхуза ваша!» Только кто-то злой и мудрый У девчонки русокудрой Раскрутил крутые кудри И осыпал белой пудрой… Старый друг мой из Тамбова, Ты — мой сон, мечта и солнце! Не влюблюсь я ни в какого Авиатора — японца. Не застигнуты погоней, Будем жить с тобой, мечтая: В африканском легионе, В пестром городе Китая. Нет ни горечи, ни драмы В нашей странной переписке. Для друг друга навсегда мы Гимназист и гимназистка. Май 1932 г.

ТЯЖЕЛЫЙ ВЕНЕЦ

Надоели дырявые туфли? Надоели игла и утюг? Стала каторгой дымная кухня? Понимаю, мой маленький друг… Все, решительно все понимаю. И прости, что суровой рукой О богатстве мечту отнимаю И тревожу душевный покой. Но пойми же и ты, Христа ради, Поразмысли сама, наконец; Без любви нету силы в обряде, И тяжел с нелюбимым венец! Как тебя уберечь, я не знаю, Как тебя от неровни спасу? Не губи свое сердце, родная, Не позорь молодую красу! Пусть иное советуют люди, Фантазеркой меня не зови. Настоящей-то жизни не будет, Если нет настоящей любви… Радость жизни не в пышном наряде. Счастье — в нежном союзе сердец. Без любви нету силы в обряде, И тяжел с нелюбимым венец! 1933 г.

НАДЯ АЛЛИЛУЕВА

Собачья преданность и преданность жены Так странно, так трагически похожи. За мужнин грех — виновна без вины. Несчастен муж — жена несчастна тоже. Диктатор, и фанатик, и палач! Таков он на работе. На параде. Но рядом с ним я слышу тихий плач Его жены, покорной нежной Нади… Его мы ненавидим много лет… Его бы я бестрепетно убила! Но к этой женщине (как странно!) злобы нет, Я почему-то обвинить ее не в силах. Несчастная! За тяжкий мужнин грех, За Соловецкую Голгофу и страданье, За многих русских жен, за нас, за всех, Бог дал тебе при жизни наказанье! В ее глазах такая боль и грусть… Был вечный страх уделом бедной Нади. Днем химия. Запомнить наизусть Составы ядов и противоядий. И прежде мужа пробовать вино. И каждый день ждать действия отравы. Что ж, женщина, уж если суждено, За мужа умереть имеет право! Погибла на посту, как часовой. Не изучила всех противоядий… За мужа расплатилась головой. И пытка страхом кончилась для Нади. Но ужас в том, что многие из нас Узнали эту пытку или знают… Страх за любимого вчера, всегда, сейчас И душу, и здоровье убивают. Диктатор, и фанатик, и палач, Тебя я ненавижу, как и прежде! Но… за любовь…за страх…за тихий плач Будь, боже, милостив к рабе Твоей Надежде. 1934 г.

МАТА-ХАРИ

Чье сердце дрогнуло От залпа на рассвете В последнем замирающем ударе? В архиве смерти Грозный Рок отметил: «Расстреляна шпионка Мата-Хари!» И эти руки, Зацелованные руки, Сжимавшие объятья принцев крови, Раскинулись в последней Смертной муке… И губы замерли в невысказанном слове. Вся жизнь ее, Как сказочная тайна! Пусть кто другой любовью был волнуем, — Она-то целовала Неслучайно Расчетливым холодным поцелуем. Как больно видеть Нежный женский профиль, Склонившийся над копировкой планов, Восковка проданная — Символ катастрофы! Сигнал к войне! В которой гибнут страны. И вот она В бушующем пожаре… Вся жизнь — капризный росчерк сумасбродки. Прищурила глаза Шпионка Мата-Хари, — И расшифрован смысл секретной сводки. Она у статуи Языческого бога Танцует древний танец вечной жизни. В глазах и ложь, и ум. Но грязная дорога… И золото за кровь чужой отчизны. В Австрийском Штабе Очень много комнат. Там чертежи…Военные секреты. Глаза шпиона Видят, знают, помнят… Стальная воля в панцирь злой одета. Как бабочка в клубке Тончайшей пряжи, (Страшна чужая воля — злая сила!) Запутавшись в тенетах Шпионажа, — Она и жизнь, и молодость сгубила! ………………………………………………………… Ну, а зрители видели, Как от жизни пьяна, Танец риска и гибели Танцевала она! Бестолковые зрители, Не понять им никак, Что к их тихой обители Подбирается враг. Не о крохотном счастьице Звон коротеньких строф, А о тайной участнице Мировых катастроф. И пока не повешена, Что урвешь, то урви! Катастрофа замешана На солдатской крови… ………………………………………………………… Такие живут недолго! Их родина? Рона и Волга, Одесса, Париж и Вена. Отец — золото, мать — измена. Такие не просят пощады, Давно ко всему готовы. Расстрел? Повязку не надо! Защитник? Молчать, ни слова! ………………………………………………………… Пляску жизни танцуй же, танцуй! Ты, танцуя, должна умереть… По прекрасным плечам, по лицу Злобно хлещет солдатская плеть! Вот тебе! — За солдатскую боль… Вот тебе! — За солдатскую кровь… Ременная из скрученных воль Рассечет твою тонкую бровь. А пока что — прикушена боль, А пока что — не скручена плеть; У тебя не последняя роль На спектакле военных действий; Так танцуй же, шпионка, действуй! Чтоб потом… умереть!.. 1929 г.

ЛЕШАЧОНОК

Возле речки Модяговки, Возле старого моста, Под кустом нашла ребенка Без рубашки, без креста. Я обрадовалась детке, Понесла скорей домой. Шла дорогой и мечтала: Воспитаю, будет мой! Спал мой маленький найденыш. Принесла, огонь зажгла, Положила на кушетку, Присмотрелась… Обмерла… Вижу, (Господи, Исусе!) Не ребенок, не щенок, А покрытый шерстью серой Жалкий маленький клубок. Вместо ручек — пара лапок, Головенка вся в пуху, А на ней два бугорочка, Вместо рожек наверху. Хоть и мордочка собачья, Но копытца на ногах! Разглядела, отшатнулась… И закрался в душу страх. Поняла, что тварь лесную Вместо детки я нашла. Вместо детки лешачонка Я в приемыши взяла. Потерял, должно быть, маму В этом городе чужом. Больно стало, жалко стало… Что ж, приму сиротку в дом. Не в советском ли подвале Леший твой папа сидит? Жив ли он еще? Едва ли: Сердцем чувствую — убит… Убежала лешачиха За границу из тайги И сынишку утащила, Чтоб не отняли враги. В юбке с пышными борами, В белом ситцевом платке По китайским деревушкам Шла в тревоге и тоске. Подавали китаянки Ей пампушки: «Сеза ю!» Шла, сутулясь и тоскуя, Помня родину свою. В Харбине остановилась. И в питомнике густом Порешила на чужбине Лешачиный строить дом. Возле речки Модяговки, Возле старого моста, Положила спать малышку В тень зеленого куста. А сама на мостик вышла, Но взвилась столбушкой пыль. Трах! И маму — лешачиху Раздавил автомобиль! ……………………………… Спи, мой серый лешачонок, Ты нашел себе приют, И тебя уж я ручаюсь, Не посадят, не убьют. Молока дала я детке, Полакал — и снова спит, Простодушно на кушетке Носом — пуговкой сопит. Не щенок и не ребенок, — Серый маленький клубок, Беспризорный лешачонок, Русский сказочный зверек! Может быть, принес мне счастье Он, найденыш неспроста, Возле речки Модяговки, Возле старого моста.