Ладонь Эдриана легла на ее руку. Нора смотрела, как переплелись на деке их пальцы.

Как ей простить себя, примириться с собой и с теми чувствами, которые будит в ней его прикосновение? Кажется, будто оживают мечты юности.

— Твой талант никуда не пропал, — заметил Эдриан.

Она не собирается говорить ответных комплиментов, но, с другой стороны, можно сказать и правду:

— Твой тоже.

Эдриан молчал, а Нора боролась с собой. Встать и уйти? Молча ждать продолжения, которое может вновь поставить ее в тупик? Эдриан заговорил раньше, чем она сделала выбор:

— Я не слишком хорошо разбираюсь в вопросах чести, но хотел бы выручить тебя из щекотливой ситуации. Однако пока не вижу способа это сделать.

С губ Норы сорвался вздох. На такое заявление трудно сердиться. А больше ей защищаться нечем.

Эдриан осторожно вынул лютню из рук Норы и вернул на место.

— Зачем тогда ты пришел? — спросила она. — Я ведь не могу пренебречь своей честью, Эдриан.

Он оглянулся и посмотрел на нее задумчивым оценивающим взглядом. Потом подошел к ней сзади так, что она больше его не видела, взял ее руки в свои.

— Я пришел, чтобы сказать тебе кое-что, — шепнул он ей в самое ухо. — Но дорога будет извилистой. Могу я просить тебя проявить снисходительность?

Странная просьба, высказанная столь неуверенным тоном, совсем для него не характерным, не оставила ей выбора. Нора кивнула.

— Земли к западу от ваших, — начал он, согревая дыханием ее ухо, — всегда были моим домом. Благодаря этому я понимаю, что значит для тебя Ходдерби.

Нора опять кивнула. Она в этом никогда не сомневалась.

— А сам я, — продолжал он, — принадлежу этим местам, этому острову, этому королевству. Язык, на котором я говорю с детства, вырос из этой почвы. Кровь моих предков смешана с кровью английских королей.

Нора кивнула еще раз. Феррерсы — более древний род, чем ее семья. Он прислонил лоб к ее Темени и как будто втянул носом ее запах.

— Но пока я придерживался веры своих отцов, веры, которая произросла из этой почвы так же, как цветы и деревья, я не встречал доброго отношения. Нора, в своей собственной стране я был чужаком, хотя не догадывался об этом, пока не попал во Францию. Только на дальних берегах я понял, каково это — принадлежать чему-то или кому-то.

Он рассказывал о своих чувствах за годы жизни во Франции, о которых шесть лет назад ничего не упоминал. Тогда он любил говорить о своем образовании, о достопримечательностях, описывал нравы иностранных дворов и народов, отчего в душе Норы родилась мечта о путешествиях.

Сейчас он говорил о своих чувствах в те годы. Шесть лет назад та молодая ее ипостась не удостаивалась такого доверия. Она прожила эти годы, ни с кем не зная душевной близости. Холодное молчание покойного мужа за столом и в постели камнем давило ей на грудь. И сейчас она, затаив дыхание, с жадностью слушала Эдриана, хотя и знала, что не должна.

— Мне было тогда так хорошо, — продолжал он. — Не стану этого скрывать. Называть свое имя и не видеть в ответ враждебности. Признаваться в своей вере и встречать братское приветствие, а не подозрение и ненависть. Возможно, меня избаловали эти удовольствия, я к ним привык и уже не мог их потерять. Наверное, они испортили меня...

— Нет, — возразила Нора. Она с болью видела, что он сомневается в себе, — нет греха в том, чтобы стремиться к доброму отношению окружающих.

Он приподнял их сплетенные руки и прижал к ее груди — получилась странная, почти молитвенная поза, — а потом быстро поцеловал ее шею.

— Но грех — роптать против недоброго. Верить, что мир должен принимать тебя таким, как ты есть, и обижаться, если он не принимает, — это позиция ребенка, а не мужчины.

— Нет, — прошептала Нора. — Разве ты не понимаешь, Эдриан, что я всегда восхищалась твоей уверенностью и твердостью? Восхищалась тем, что ты не принижаешь себя, не меняешься в угоду другим. Не стремишься понравиться и доставить удовольствие. Но как-то так получалось, что ты все равно нравился и доставлял удовольствие.

— Но я тоже менялся. И в конце концов изменился. Оставим в стороне веру, но ты ведь сама увидела, что я стал другим.

Нора судорожно сглотнула. Это что, завуалированное извинение? За то, что он больше не прежний веселый мальчишка. За его спиной убийства. Он сам это говорил. И с ней он поступил ужасно. Юноша из ее прошлого на это был не способен.

Но разве может она осуждать его за то, что он изменился? Ведь и сама она больше не сумасбродная девчонка, дерзкая и бесстрашная.

Ей не хотелось говорить никаких слов осуждения, но молчать тоже было неловко.