Теневая завеса над южными склонами Юры сгустилась, небо на западе поблекло, бывшее имение Анны стало темнее.

Я сказал Бауру, что мне только что пришло на ум слово Араканга,он знает, это зоопарк на Унтерфюрунгсштрассе, семнадцать, в Ольтене. Мне пришло в голову: бывают же такие роскошные слова: вот эта Араканга,к примеру, или — Бородино.

Было, как я уже сказал, очень прохладно. Пошли в дом, чтобы на втором этаже поужинать: рис с шампиньонами, зеленый салат. Гостиная была обшита деревом. К западной стенке лепилась скромная книжная полка. В проеме между окнами висела «Девочка на красном фоне» Анкера [4] (разумеется, репродукция). Офорты с изображением трав и пейзажей украшали остальные стены.

На десерт подали кофе и печенье. Баур сказал, что раньше он был заядлым курильщиком. С двадцати четырех лет он больше не курит — по случайному совпадению ровно столько же лет, сколько он дымил как паровоз. Он считает, что курение сжигает духовную энергию. Кстати, именно в этой комнате лежала Лина, жена Филиппа, когда у нее был туберкулезный менингит, и она выздоровела.

Над полями и угодьями между тем наступила ночь. Уже замерцали отдельные звезды. Серп луны висел прямо над Амрайном, где все слышнее громыхал карнавал: шутихи, гудки, сигналы трубы, беспорядочный барабанный бой.

Я подумал о Филиппе — и о вопросах, которые хотел бы задать.

Поблагодарил Катарину, собрался было спуститься вниз, но взгляд упал на один из офортов с изображением горы, цветной офорт, Баур, видимо, тоже обратил на него внимание, потому что тут же ни с того ни с сего подошел ко мне и сказал: «Завтра вечером именно здесь — причем топографически изображение не очень точное — будут праздновать День солнцестояния. На гребне этой горы зажгут огни, точно не менее пятидесяти, а у подножия будут запускать ракеты, чтобы в ночном небе распустились хризантемы, японские вишни (все в цвету, конечно), целые сады. А вот оттуда, — и он указал на место правее офорта, — другой такой же клуб будет стараться запустить в небо свои огненные сады, тоже с помощью фейерверка, внизу границу обозначат горящими кострами. Раньше этот праздник солнца праздновали каждый год, и всегда в карнавальное воскресенье по старому календарю, в восемь вечера, открывался он выстрелами из ракетниц. Это очень известная церемония. И тебе, Биндшедлер, думаю, понятно, что с годами, по прошествии десятилетий, она слилась воедино с религией, с карнавалом, с танцами инквильского гимнастического общества, которые исполнялись каждый раз на площади перед красной гостиницей — все эти индейские, негритянские и цыганские танцы. И если в течение года вам доведется увидеть замок Бехбург, то нередко вместе с ним вы видите хризантемы и огненные сады, и именно в тех местах исполняются упомянутые танцы».

Баур надел очки, показал пальцем на какую-то точку на офорте со словами: «Видишь, вот Амрайнская церковь. Это южный склон Юрского массива. Правда, замок Бехбург уже не так выглядит. Вот эта башня еще стоит, и та — тоже, но строения между ними уже разрушились, только фасады остались, а за ними ничего нет. На их месте сейчас висячий сад, и позади него старые каштаны, они хорошо видны.

В этом замке Бехбург я был однажды на дне рождения. Причем тогда мне впервые довелось посмотреть на Амрайн сверху. Южный склон Юры я до того момента тоже никогда не видел с этой перспективы. Вид на Швейцарское плато был просто грандиозен. Во время праздника я не раз заходил и в висячий сад, бывал там и в сумерках, и ночью — чтобы взглянуть на окружающие земли или чтобы снаружи заглянуть в пиршественный зал, одновременно держа правую руку на бруствере, чтобы прощупать пульс замка. Я люблю этот замок, Биндшедлер. Ну а кто, собственно, не любит замков? Недавно я прочитал книжку о замках Луары, довольно бегло ее просмотрел — и выяснил, что эти замки очень интересовали Бальзака, некоторые из них даже попали в его книги. Я стал думать о Бальзаке лучше.

Всякий раз заново для человека оказывается сюрпризом, Биндшедлер, что местность, импонирующая человеку, сразу вызывает в памяти образ женщины, и ты непроизвольно приписываешь ей историю жизни, обязательно связанную с обсуждаемой местностью и обладающую красноречивыми, хотя и юношескими, достоинствами. Причем выдуманные истории жизни всегда оказываются проще, чем реальные». Он отступил на шаг. Снаружи слышались вопли, гудки, беспорядочный барабанный бой.

«Так вот, значит, речь у нас шла о замке Бехбург, который сейчас выглядит несколько иначе. Теперь к замку ведет аллея. У меня она всегда связана с Рильке, с его „Осенней песнью“. И когда я по этой аллее шагаю, Райнер Мария Рильке тут же присоединяется и шагает вместе со мной. И восточная башня Бехбурга кажется мне тогда башней замка Мюзот, где Рильке заканчивает свои „Дуинские элегии“, где на него находит ужасающая немота, в этой атмосфере его сводит в могилу болезнь, а далекая возлюбленнаяпреданно ухаживает за ним до смерти — находясь далеко от Мюзота», — сказал Баур и добавил, что День солнцестояния празднуется теперь раз в три года.

Катарина тем временем отнесла всю посуду на кухню и сразу приступила к мытью. Мы предложили свою помощь, она отказалась.

Снова отправились в путь, спустились вниз по лестнице, вышли на террасу и остановились. Баур указал на фруктовый сад, говоря: «Вон в той низине стоял обрубок ивы, прутья которой действительно шли на плетение корзин, а плел их Якоб-корзинщик, тот, что жил на склоне и был не только корзинщиком, но и пасечником, коз разводил и за деревьями ухаживал. В этом саду тоже есть деревья, которые он прививал. Он применял прививку черенков в расщеп. Просто никакого другого способа не знал. Якоб-корзинщик был большим ретроградом. Например, он не терпел у себя электрического света. Перед домом у него рос каштан. А под каштаном был колодец, в каменной нише которого он замачивал ивовые прутья, чтобы они сделались гибкими. Якобу-корзинщику открывался вид на долину, на лес, над которым весной дымилась цветочная пыльца, словно желтые облака невиданной величины. Небо тоже необычайно красиво смотрелось с его участка. Якоб-корзинщик вовсю использовал это преимущество и сделался знатоком погоды, соглядатаем сил небесных.А в синеве его глаз была частица амрайнского неба в ту пору, когда расцветает луговой шалфей. — Баур провел рукой по голове, ладонь его задержалась на затылке, пока он разглядывал Большую Медведицу, раскинувшуюся над Юрскими горами. — А сегодня от той ивы ничего уже и не осталось», — добавил он под конец.

Было зябко, посмотрели на градусник, висевший в беседке: минус два. Что поделаешь, февраль на дворе. Температура к утру может опуститься еще на три-четыре градуса. А днем погода уже, собственно говоря, теплая и солнечная, десять-двенадцать градусов тепла. Возможно, в марте февральская неустойчивость продолжится.

Когда мы вошли в нижнюю комнату, Баур указал на глиняные плиты со словами: «Здесь когда-то раньше стояла печка с подогреваемыми сиденьями, не кафельная, а облицованная песчаником. Однажды трубочист отсоветовал ею дальше пользоваться. К тому же выяснилось, что стену за печкой повело и она все больше выпучивается — пришлось ее срочно заменять. Решили дымоходы не перекрывать, и вместо печки построили камин. Кузина Элиза частенько стояла, прислонившись к этой печке, вся в черном, худая, с покрасневшими глазами. Локтем правой руки она опиралась обычно на верхнюю плиту-сиденье, рассказывая нам про жизнь, в основном про ту, которая шла на другом берегу реки. Вот так, Биндшедлер, она у меня в памяти и осталась — как кузина Элиза, стоящая у печки,и повешена эта картина на южный склон моей души». Баур шмыгнул носом довольно демонстративно и зашагал взад-вперед, на разворотах пружинисто прочерчивая в воздухе полукруг правой ногой.

Шторы на окнах подняли вверх. На столе в глиняном кувшине стояла ветка форзиции. Я сел в кресло, стоявшее, вполне вероятно, там, где когда-то стоял Баур в день конфирмации в синем костюмчике, держа в руках коричневые полуботинки, и говорил мне, что между окнами на секретере вроде бы должны стоять две влюбленные парочки, которые Баур предоставил для призов в дни детского храмового праздника, а потом заполучил обратно, так что эти милые фарфоровые фигурки вновь встали по обеим сторонам зеркала, перед которым приводила себя в порядок Иоганна, когда ей довелось исполнять роль Гельвециилетним воскресным днем в двадцатые годы.