– Да мы не взялись. Мы местные. Место наше Гурток звалось. Там до нас три поколения выросло. Свое хозяйство. Свой уклад. Советская власть нас не обижала. Мы ее, вроде, тоже. Колхозом, правда, не обзавелись – бог миловал. Но если с нас какое продовольствие требовали, мы давали. А как про войну услыхали, ясное дело, от немцев ничего хорошего ждать не стали – всех женщин и детей отправили к родственникам на восток. А сами в лес подались. Село наше немцы сразу спалили, как увидели, что тут евреи проживали. Но мы туда вернемся. И жен с детьми вернем. Как только война кончится. Там наше кладбище, там предки. Восстановим. А пока вот в партизанах. Немцев бьем потихоньку. Ну а соседние деревни нам иногда помогают. Мы ж никого не грабим. И немца зазря не злим. Четко поделили – вот три села: Любавичи, Горбовичи и Светлое. Другие не трогаем. Но тут Михалюк со своим головорезами объявился. А ему что в лоб, что по лбу. Он и тут и там и наши деревни стал трепать. Непорядок это…

– Ну и как вам в партизанах? – спросил Кучник, чтобы закрыть поднадоевшую тему Михалюка.

– Поначалу было сложно… Еврей живет патриархально, общиной, но внутри нее должен оставаться собственником. Без собственности он не может себя ощущать человеком. И не понимает, если от него требуют отдавать все кому-то куда-то. Это для русских деньги – то ли зло, то ли тяжелый крест, то ли великая радость. Поэтому он и бросается в крайности. То последнюю рубашку снимет, прокутит-проиграет нажитое за день, то наоборот, превратится в такого скареду, что любому еврею фору даст. В общем, нездоровое отношение у русского к деньгам. А ведь деньги – это единственный материальный эквивалент всего сущего. И относиться к ним надо естественно. Молиться на них не надо, но и проклинать не стоит. Вот Ицхак неделю назад подбил немецкого мотоциклиста и забрал себе мотоцикл. Я ему объясняю: «Зачем тебе мотоцикл?» А он мне: «Как зачем? Я его продам или обменяю. Он мне дом спалил, вот я у него мотоцикл и забрал». «А танк подобьешь, говорю я, тоже к себе потащишь?» А он мне: «А как же? Это ж я его подбил». Он воспринимает трофей как компенсацию за свое уничтоженное имущество. То же с автоматами или патронами. Никак не могут взять в голову, что в отряде оружие – общая собственность. Все время этими патронами меняются, гранаты друг дружке продают… Ну что ты будешь с ними делать! Я им говорю: Господь послал манну небесную, чтобы народ израильский в пустыне выжил. Ну не продавали же они эту манну друг дружке – кто побольше захапал, тот и главный. Такому народу Бог не стал бы помогать. Скинул бы пару бомб и закрыл бы вопрос. С едой, кстати, та же песня. Уткнутся каждый в свою миску, и все. Общий котел и равные порции – это не для них. Еврей вообще не любит равенства. Стимул жить пропадает. Чего-то добиваться. Выбиваться. Если все равны, еврею скучно… Но все-таки кое-какое общее хозяйство мы завели. Куры есть, коза… Сейчас вот из Горбовичей хотим телушку взять… Зима скоро, у костра так просто не погреешься – немец вмиг определит по дыму. Надо будет думать, как обогреваться…

– А вы складно говорите, Абрам, – сказал Фролов. – Учились где-то?

– В институте народного образования в Киеве. В 1925-м сюда вернулся.

– Почему?

– Ну как почему? Я же здесь вырос.

– В институте учились, а в бога верите, – с укоризной сказал Кучник.

– Без веры нельзя. Если Бога нет, нехай Гитлер верх берет. А если есть, то вот мы за Бога и воюем. Богу надо помогать.

Логика была не очень внятной, но Фролов неожиданно понял разницу между Михалюком и абрамовцами. Для первых Родина была Советский Союз. Что-то большое и расплывчатое. То ли березовая чаща, то ли грядущий коммунизм, то ли власть, а то ли просто красное пятно на карте. Его они и защищали. Потому что так принято. Патриархальные абрамовцы защищали свою Родину – свой уклад, свой Гурток, вот этот лес, эту реку. Шире они не брали. СССР был для них абстракцией.

Но кое-что Фролову все-таки хотелось уточнить.

– Вы, Абрам, простите, за дурацкий вопрос, но вот вы сейчас так убедительно и гладко говорили, а до этого… «расстрелять – не расстрелять – расстрелять» и все как-то без резона… хаотично, что ли…

– Моими устами говорит Бог. Иногда Бог бывает хаотичным. Как вы выразились, без резона. На то он и Бог.

На это было трудно что-то возразить.

Абрам некоторое время помолчал, затем зевнул и вышел, оставив Кучника с Фроловым в темноте. Те почти сразу провалились в сон.

Проснулись от какого-то шума, выкриков и звуков баяна.

– Что это? – привстал Фролов, сослепу оперевшись рукой на лицо Кучника.

Тот недовольно сбросил руку.

– Танк подбили – теперь торгуются.

– Пойдем глянем.

Согнувшись в три погибели, они выкарабкались наружу. Прошло часа два. Солнце поднималось из-за леса, и, ослепленные его ярким светом, они некоторое время стояли, потягиваясь и жмурясь. Затем направились к поляне, где совсем недавно их собирались расстреливать.

Там сидели человек двадцать пять бойцов – видимо, весь отряд в сборе. Они слушали Мотю из Биробиджана. Тот самозабвенно растягивал меха, явно наслаждаясь своей славой.

Заметив Яшу, Кучник с Фроловым присели рядом.

– Что празднуем? – спросил Семен.

– Натан Гершберг два мешка картошки с немецкого обоза свистнул.

Кучник заметил рыжебородого Гада, который сидел рядом с Абрамом, и настроение у него сразу испортилось.

– Слушай, а чего этот ваш Гад все время с Абрамом ходит?

– Ну так Гад – сын самого уважаемого у нас в селе человека – Соломона Гершвица. Мир праху его. Из уважения к его отцу, Абрам вынужден советоваться с ним.

– Это он у вас, выходит, вроде политрука?

– Кого?

– Который политически руководит.

– Аа… да… наверное.

Тут Мотя доиграл композицию, и кто-то крикнул:

– Давай нашу, еврейскую!

Раздались одобрительные хлопки и свист.

Мотя смущенно поправил ремешки, натянул поглубже ушанку со звездой и стал играть маршеобразное вступление. Бойцы ухватили ритм и затянули нестройным хором:

– Ан дем гренец зэйен ди регенволкн дюстер…

Кучник с Фроловым переглянулись, ибо уже по первым тактам разгадали песню. Заметив их вытянутые лица, Яша расплылся в гордой улыбке:

– Мотя – талант! Какая музыка! Что не песня, то шедевр.

– Так это, по-вашему, Мотина песня, что ли? – осторожно спросил Фролов.

– А то чья же.

В этот момент хор грянул:

– Дрэй танкистн, дрэй йидише фройнде!

– Ага, – хмыкнул Семен. – Три танкиста, три жида веселых, броневой кошерный батальон… Да это, простите, не Мотина песня, а братьев Покрассов.