– В каком смысле? – поинтересовался Фролов, которого претензии вроде «абстрактно» сильно раздражали. В Советской России очень популярно было бить интеллигенцию за «абстрактный гуманизм», например.

«Черт бы вас всех побрал, – подумал Фролов. – А может, абстрактное и есть то самое вечное и надмирное. Может, ваше «конкретное» потомки забудут как страшный сон».

Но Фляйшауэр был явно солидарен с советскими представлениями о роли искусства.

– В том смысле, что не хватает, знаете ли, чего-то актуального, острого, важного… Ведь это русская деревня?

– Может быть и белорусской, и немецкой. Это в общем непринципиально.

– О нет! – покачал головой лейтенант. – Принципиально, и еще как! Если это русская деревня, то я бы предложил заострить тему. Например, мальчик тонет, а потом обнаруживается, что его убили, и убийца – большевик. Возмущенное население хочет его убить, но власти мешают. И тогда приходят немцы, то есть мы, и они наказывают и убийцу, и власти, которые попустительствовали подобным убийцам. А потом изгоняют большевиков и устанавливают такой порядок, при котором никакие мальчики больше не тонут, а, наоборот, вступают в гитлерюгенд, где их учат правильно плавать, чтобы они не тонули. А также могли оказать сопротивление всяким преступникам, убийцам и прочим еврейско-большевистским элементам.

Лейтенант с довольной улыбкой посмотрел на Фролова. Фролов несколько раз удивленно хлопнул ресницами.

– Подождите, – выдавил он каким-то чужим голосом. – Но дело происходит до революции!

– Понимаю, – кивнул лейтенант. – Но разве до революции не было большевиков? Они же были подпольщиками, так? Видите, я тоже знаю историю. Ну вот, пусть они и убили мальчика. А еще лучше, если мальчика убили евреи. Точнее, евреи-большевики. Все равно это одно и то же. Чтобы все свалить на… эээ…

Лейтенант задумался – в деревне валить было не на кого.

– На местные власти, – выкрутился он. – Потому что они бездействуют. И тогда большевики начинают призывать народ идти свергать власть. А в конце будет суд, где всех их приговорят к виселице. А потом пусть будет титр…

Фляйшауэр на секунду закрыл глаза, словно ожидая вдохновения. И оно пришло.

– Титр такой: А через тридцать лет в Россию пришли национал-социалисты и навсегда освободили землю от еврейско-коммунистической заразы. Ну, как?

– Я подумаю, – хрипло сказал Фролов, но эти слова были пустыми, как и глаза Шнайдера, который совершенно равнодушно переводил туда-сюда весь этот безумный диалог.

– Подумайте, – сухо сказал Фляйшауэр, видимо, недовольный отсутствием восторга со стороны Фролова или хотя бы элементарной благодарности. Он демонстративно занялся своими бумагами, отодвинув листок с сюжетом в сторону, как будто Фролова больше не существовало, а было только пустое пространство. Фролов выждал несколько почтительных секунд, затем взял листок и двинулся к двери. Неожиданно Фляйшауэр его окликнул.

– Послушайте, а вы можете мне объяснить, где бродит этот…

Тут лейтенант защелкал пальцами, вспоминая имя хозяина дома.

– Klim, – подсказал Шнайдер.

– Да, этот Клим. Он не ночует дома и все время бродит где-то пьяный. Откуда у него деньги на водку или на что там?

– Это загадка, – пожал плечами Фролов.

– Это не загадка, – раздраженно сказал лейтенант. – Это непорядок. А вдруг он партизан?

Лейтенант, казалось, сам же и испугался собственного предположения. В первые дни войны слово «партизан» еще не было тем словом, от которого позже немцы будут впадать в истерический ступор, но Фляйшауэр знал, что некоторые народы в силу менталитета не жалуют общую дисциплину и любят воевать, прячась в лесах. Русских он относил именно к этой категории.

– Ну какой из Клима партизан? – удивился Фролов. – Тем более он все время пьяный.

– А может, он притворяется. Откуда мне знать?

Фролов подумал, что если Клим притворяется пьяным, то тогда в нем погибает великий актер.

– В общем, если вы его встретите, – продолжил лейтенант, – скажите ему, что после комендантского часа его просто пристрелят. И потом, столько пить вредно.

– Хорошо, – кивнул Фролов, – хотя для начала мне придется объяснить ему, что такое «непорядок», «комендантский час» и «вредно пить».

– Но что такое «пристрелят», он, надеюсь, понимает, – парировал лейтенант. – Пуф! И его нет. Был и нет. Это он понимает?

– Это не всякий образованный и трезвый понимает, – философски заметил Фролов.

– Но вы-то понимаете.

– Был и нету? Понимаю.

Фролов вздохнул и добавил:

– Хотя это все лучше, чем, например, «не был и нету». Такое тоже случается…

– Слушайте, герр Фролов, – нахмурился лейтенант. – А вы не еврей, часом? Как-то вы туманно изъясняетесь.