Я даже стал подкармливать рыбок.

Естественно, сыпал корм чуть ниже по ручью, но так, чтобы рыбки его видели.

И они быстро подросли на вольных харчах.

Превратились в настоящих рыб величиной с ладошку.

Но были все такими же игривыми и непосредственными.

… Как-то приехал в отпуск сын.

С друзьями-однокашниками собрался на ручей за мелочевкой.

Родителей свежей рыбкой побаловать.

Я приехал из леса, когда на плитке уже шкворчала сковорода с жарехой.

— Садись, только тебя и ждем.

Схватил на ходу кусочек и в рот.

— Какая вкуснятина!

— Сейчас только воды принесу.

… Мой колодец-водоем был пуст.

Никто не встречал меня, и игруний моих не было.

Рыбки бесследно исчезли.

— Как же я забыл сына предупредить, — обожгла догадка сознание.

Жареха после этого казалась сухой и невкусной.

Разговор за столом был вялым и никчемным.

Но я вынужден был жевать, чтобы не обидеть сына.

На молодой лиственничник Бог слал испытание за испытанием.

Три года брали с него непосильную дань мыши. Брали, построчно выгрызая только что укоренившиеся рядки тонюсеньких прутиков.

Потом, как напасть, обрушился сырой снегопад, по пятам которого шли трескучие морозы. Смерзшиеся стволики под тяжестью льда и снега ломались, как спички.

Потом была смертельная, изнурительная борьба с курильским бамбуком, пытавшимся заглушить молодое племя.

И вот когда, казалось, все напасти позади, когда поредевшее лиственничное войско, пробив стену бамбука, вырвалось на свободу, новое испытание: молодой лесок облюбовал заяц, обыкновенный заяц-беляк.

Надоело ему питаться терпкими ветками да молодыми побегами бамбука — потянуло на сладенькое. А что может быть в тайге слаще, чем вершки молодых лиственниц, превратившиеся в звенящие леденцы-сосульки, торчащие рядками из-под пышного снежного покрывала?

И быть бы леску полностью обритым, если бы не его величество случай. Случаи, которыми так пестрят лесные истории.

У каждого хозяина есть в тайге свой участок.

У зайца — свой. У лисы — свой. У пернатых хищников — тоже.

А когда участок накладывается или входит в зону влияния другого — столкновения не миновать.

И для зайца одно из пиршеств закончилось трагедией.

Несколько клочков белесой шерсти да комочки рыжеватой крови на шершавом снегу — вот и все, что осталось от лакомки, когда его пути-дорожки пересеклись с путями-дорожками хозяина этих мест, ночного хищника — филина.

После затяжного ненастья — большое солнце.

Легкий ветерок с металлическим шуршанием перекатывает с места на место жесткие листья дуба.

Парит пропитанная влагой подстилка из прошлогодней травы.

Легкая дымка стоит над пологом просыпающегося от зимней спячки леса.

Перед входом в норку, замаскированную ажурным сплетением кореньев, охорашивается старая мышь: «Перезимовала…».

Забыв обо всем на свете, на колючем кусту шиповника, свернувшись в большой радужный ком, дремлет сойка.

Шевелятся на ветру, как водоросли под ударами морской волны, линяющие клочья шерсти на некогда роскошной шубе соболя, блаженно растянувшегося на корявом суку старой березы.

Вдруг с шумом обрушивается подтаявший пласт грунта на песчаном оползне. Мирная идиллия нарушена.

Любопытство берет верх над инстинктом самосохранения: что там?

Блестящий желудь, скрытый до этого под шершавыми листьями дуба, маняще поблескивает на солнечном песке. Старая мышь пробует на зуб подарок судьбы.

Над ней зависает серая тень сойки…

От судьбы не уйти — и старая мышь бьется в клюве птицы…

У этой драмы могло быть продолжение: для соболя нет желанней добычи, чем сойка. Уж очень не любит он эту доносчицу.

Но весеннее солнце все жарче и жарче…И нет сил даже открыть глаза, не то что делать какие-то движения. Линяющий соболь так и остался на суку у старой березы…

Пройдет какое-то время, и из надкушенного мышью желудя пробьется молодой росток.

И на месте лесной драмы зашумит первыми листочками еще одно молодое деревце.