Шрифт:
Грустно нам невыразимо без тебя, дорогая Мама, и за тебя, но мы тебя умоляем со всеми преданными друзьями не приезжать сейчас! Риск слишком велик!»
Через несколько дней в Москве началось вооруженное восстание. Оно стало самым драматическим эпизодом, потрясшим страну. Современники и историки по-разному оценивали эти события: одни считали его преступным, антиправительственным мятежом, другие — героическим подвигом московских рабочих.
За несколько дней до его начала Николай II принял представителей монархических организаций, которые требовали от царя отменить Манифест и подтвердить незыблемость царской власти.
«Манифест, данный Мною 17 октября, есть полное и убежденное выражение Моей непреклонной и непреложной воли и акт, не подлежащий изменению», — ответил Николай II. Вскоре Москва была парализована, и царь в очередном письме матери в Данию передавал свои чувства и настроения, «изливал душу» по поводу происходящих событий: «Как ни тяжело и больно то, что происходит в Москве, но мне кажется, что это к лучшему. Нарыв долго увеличивался, причинял большие страдания и вот, наконец, лопнул. В первую ночь восстания из Москвы сообщили, что число убитых и раненых доходит до 10 000 чел.; теперь, после шести дней, оказывается, что потери не превышают 3 тыс. В войсках, слава Богу, немного убитых и раненых. Гренадеры ведут себя молодцами после глупейшего бунта в Ростовском полку, но начальство очень вяло, а главное, Малахов очень стар. Дубасов надеется, что с прибытием двух свежих полков быстро раздавит революцию. Дай Бог!
…Жаль, что это не было сделано раньше, теперь масса имений разорено, некоторые помещики взяты с семействами в плен, а все, кто могли, бежали сюда или в Германию!
…Латыши совершенно с ума сошли. Они прогнали все власти, выбрали себе каких-то уполномоченных и вообще хозяйничают свободно не только в уездах, но и в небольших городах… Вооружение у этих подлецов отличное — английское и швейцарское. Морская граница наша длинная, и охранять ее от ввоза оружия крайне трудно, хотя сведения о том, что это готовилось, были еще летом, и Трепов, я помню, доносил о них.
Стыдно и больно за бедную Русь переживать на глазах всего мира подобный кризис, но на то, видимо, воля Божья, и надо перетерпеть все бедствия до конца».
Размах выступлений ширился, и чтобы вывести страну из хаоса, восстановить стабильность и порядок, царь вынужден был пойти на крайние меры.«…Энергичный образ действий Дубасова и войск в Москве произвел в России самое ободряющее впечатление, — писал он матери. — Конечно, все скверные элементы пали духом и на Северном Кавказе, и на юге России, также и в сибирских городах…
В Прибалтийских губерниях восстание все продолжается. Орлов и Рихтер и другие действуют отлично. Много банд уничтожено, дома их и имущество сжигаются, на террор нужно отвечать террором, теперь сам Витте это понял».
Разочарование в Витте как в политике, так и в человеке нарастало. Это видно из писем Николая II матери от 15 декабря 1905 года и 12 января 1906 года: «Витте после московских событий резко изменился: теперь он хочет всех вешать и расстреливать». И далее: «Я никогда не видал такого хамелеона или человека, меняющего свои убеждения, как он. Благодаря этому свойству характера, почти никто больше ему не верит, он окончательно потопил самого себя в глазах всех…»
За шесть месяцев нахождения у власти Витте не только не удалось навести в стране порядок, но и подготовить к открытию будущей Думы хотя бы один законопроект. По его мнению, Дума сама должна была заняться законотворчеством.
Мария Федоровна позитивно оценивала идею созыва Думы, так как интуитивно понимала, что именно в этом может заключаться выход из политического кризиса. 16 января 1906 года она писала сыну: «Дай Бог, чтобы это затишье продолжалось по крайней мере до окончания выборов и до начала Думы… Если бы раньше были энергичнее и показали бы больше твердости и власти, многого удалось бы избежать». И прибавляла: «Я не понимаю Витте, почему он потерял так много времени».
Марию Федоровну очень волновало, как будет разрешен вопрос о кабинетных и удельных землях, который будировался рядом политических партий. «Нужно, чтобы все знали, — замечала она, — уже теперь, что до этого никто не смеет даже думать коснуться, так как это личные и частные права Императора и его семьи. Было бы величайшей и непоправимой исторической ошибкой уступить здесь хоть одну копейку, это вопрос принципа, все будущее от этого зависит. Невежество публики в этом вопросе так велико, что никто не знает начала и происхождения этих земель и капиталов, которые составляют частное достояние императора и не могут быть тронуты, ни даже стать предметом обсуждения: это никого не касается, но нужно, чтобы все были в этом убеждены… На всякий случай, — добавляла она, — посылаю тебе книжки, где все это написано; вероятно, ты уже все это знаешь, но это такой важный вопрос, что об этом не могу молчать».
Террор революционеров продолжался. В январе 1906 года ими было совершено 80 убийств, в феврале — 64, в марте — 50, в апреле — 56, в мае — 122, в июне — 126. Выборы в Думу проходили в трудной обстановке. Хотя наметились признаки некоторого успокоения, все-таки продолжались активные выступления сторонников и противников самодержавия, консервативных и либеральных трибунов. Большевики накануне выборов призывали к бойкоту Думы, надеясь, что удастся организовать народное восстание для свержения царя. Съезд конституционно-демократической партии во главе с ее лидером П. Милюковым выступил с резолюцией: «Накануне открытия Первой Государственной Думы правительство решило бросить русскому народу новый вызов. Государственную Думу, средоточие надежд исстрадавшейся страны, пытаются низвести на роль прислужницы бюрократического правительства; никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от исполнения задач, которые возложил на них народ».
Позже, уже в эмиграции, П. Струве, видный общественный деятель, редактор журнала «Освобождение» — главного рупора либеральных сил, признавая и свои ошибки, и ошибки либеральной оппозиции того периода, писал: «Начиная с декабря 1905 года, с момента московского вооруженного восстания, как бы ни оценивать политику правительства 1905–1914 годов, — реальная опасность свободе и правовому порядку грозила в России уже не справа, а слева. К сожалению, вся русская оппозиция, с конституционно-демократической партией во главе, не понимала этого простого и ясного соотношения. Этим определялась не только ошибочная политика, которую вели, но и неправильный духовный и душевный тон, который после 17 октября 1905 года брали силы русской либеральной демократии в отношении царского правительства вообще и П. А. Столыпина в частности».
Торжественное открытие Государственной думы состоялось 27 апреля 1906 года в Тронном зале Зимнего дворца.
Все члены царской семьи прибыли в праздничной одежде. Царицы — в белых русских сарафанах и жемчужных кокошниках, царь в мундире Преображенского полка.
Тогдашний министр финансов В. Н. Коковцов, присутствовавший на церемонии, вспоминал: «С правой стороны зала расположились военные в мундирах, члены Государственного Совета и Царская свита, с левой стороны — члены Думы, многие из которых были в праздничном платье. Остальные, что стояли ближе к тронному месту, были, словно нарочно, одеты в рабочие блузы и ситцевые косоворотки, а за ними — стояла толпа крестьян… некоторые в национальной одежде, и множество священников в рясах».