Это испытание было для Абдаллаха, еще не оправившегося от изумления, не менее неожиданным, но все же показалось ему значительно более легким: если в первом случае можно было подозревать какой-то подвох, расчет на сообразительность, и сожженная рука вполне могла быть отнесена на счет дури самого посвящаемого, то здесь все было ясно. Если Али раздробит ему руку – это будет целиком на его совести! Но здесь явно что-то тоже предусмотрено, и рука, конечно же, останется целой. Так что оценивается лишь готовность и умение повиноваться. Вот почему рука Абдаллаха лежала на наковальне, пока эти мысли еще мелькали в его голове. Впрочем, он понимал, что не так-то просто удержать на месте руку, на которую с чудовищной скоростью падает тяжеленный молот, и потому придержал левую руку правой...

– Если хочешь – закрой глаза!

Абдаллах отрицательно мотнул головой.

Молот в руках Али едва ли не со свистом рассек воздух и без малейшей заминки обрушился на наковальню, руку, лежащую на ней... У Абдаллаха все похолодело и сжалось не только в груди, но и, казалось, в голове... Он, разумеется, вздрогнул и дернулся, но у него хватило сил не отдернуть руку, и новый, еще более радостный и раскованный гул восторженного одобрения отметил этот факт! Абдаллах же, как и в первый раз, недоуменно глядел на свою руку, мясо которой должно было быть расплющено в кровавую лепешку , а кости – растрощены в осколки... Она между тем была целым-целехонька, лишь вся покрылась гусиной кожей, – и вот, на его глазах, ее тоже украсили златотканным бантом.

– Ты прошел испытания, – возгласил Али. – Тебе осталось лишь принести клятву верности Братству...

– Клянусь Аллахом... – начал Абдаллах... В горле запершило, он закашлялся, и кто-то из кузнецов мгновенно протянул ему турий рог кумыса...

– Клянусь Аллахом никогда и никому не открывать без повеления братьев тайны знаков, прикосновений, слов учения и обычаев Братства, – ни тех, которые мне теперь известны, ни тех, которые могут быть мне вверены или станут известными впоследствии. Клянусь ни в чем не изменять Братству ни словом, ни каламом, ни телодвижением, ни мечом, ни умыслом, ни взглядом. Клянусь являться по первому зову братьев и выполнять их повеления, как свои собственные желания, со всем тщанием и прилежанием, заботой и умением, ловкостью и осмотрительностью, какие только дарованы мне Аллахом, даже если смысл повелений оставлен для меня тайной. Если достичь поставленной цели невозможно, не отдав своей жизни, клянусь безоговорочно отдать ее во имя Братства. Клянусь никогда не оставлять в беде никого из братьев и являться им на помощь по первому их зову...

Если я не сдержу этой клятвы, то да отсекут мне руки, взявшие меч или калам для нечестивого дела, и ноги, ведшие меня на него, и да испепелят их; да вырвут у меня изо рта предавший братьев язык, да зальют мне горло расплавленным свинцом; да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, и да сожгут его потом и развеют пепел по ветру, чтобы на земле не осталась ни следа, ни памяти изменника!..

Абдаллах замолчал, отчетливо понимая, что вошел в совершенно новый мир, возврата из которого уже нет. Произнося слова клятвы, он вдруг как бы заново – или даже впервые – понял, что, собственно, он обещает, в чем, собственно, клянется, – и против своей воли почувствовал, что если братья, имеющие право приказа, пожелают, то они могут заставить его свить веревку из себя самого... Поэтому он подавленно и опустошенно молчал...

– Высказывайтесь! – возгласил Али.

Ритуал начался с самого младшего, Мухаммеда, в черной бороде которого не было ни одной серебринки. Он подошел к Абдаллаху лицом к лицу, положил свою правую руку на его правое плечо, причем его мизинец особым образом нажал на основание ключицы, и, глядя ему в глаза, произнес:

– Ты прошел испытания. Здравствуй, брат!

Один за другим к нему подошли еще четверо, приветствуя своего нового брата, и каждый показал еще один условный тайный знак. Предпоследним подошел Карим. Показав очередной знак и приветствовав брата, он попросил внимания:

– Этим знаком пользуются все наши. Но если тебе пожмут руку вот так, – он показал, как, – знай, что этот посвященный поставлен мною под сомнение. Вместо настоящего я показал ему этот знак – и известил об этом братьев...

– Нас торопят «сверху», – пояснил Али. – Им легче пердеть, чем нам нюхать! Но иногда, впрочем, очень редко, мы идем навстречу их требованиям и посвящаем новичка при согласии шести, а не семи членов, оставляя его на какое-то время под особым контролем. Того новичка готовил и настоятельно рекомендовал Мухаммед, и мы пошли ему навстречу; но если Карим окажется прав, Мухаммед лишится мизинца...

– А тот... новичок?

Али потупил глаза:

– Речь идет о вещах слишком серьезных... Более серьезных, во всяком случае, чем жизнь червя, который так хорошо умел отводить всем глаза, что его долго принимали за человека... Всякий человек хорош, да не для всяких дел. Если человек может стать предателем – он сразу становится проблемой... Разумеется, мы решаем ее, тщательно взвесив все возможности и не раз выполнив необходимые проверки. Знаешь ли, рыба мечет миллионы икринок, но лишь несколько из них становятся рыбами. У нас соотношение намного выше!

Но в сторону это! Ты прошел испытания! Поздравляю и рад за тебя. Не так часто мнение братьев бывает столь единодушно – ни у кого ни тени сомнения! Но ты заслужил это!

– Тот... посвященный, в котором усомнился Карим... ему вы тоже сказали, что он прошел испытания?

– Ты невнимателен, но это я отношу сегодня на счет волнения. Да, сказали, клянусь Аллахом. Но Карим дал ему только один знак – проверочный, и он остался в неведении об этом. Тебе же даны два знака. Понял теперь?

Абдаллах облегченно вздохнул.