Орхан пошевелил пальцами в недоумении и взглянул на Хайр уд-Дина...

– Почему мы должны вникать в эти обстоятельства?

– Поистине, султан устал, – немедленно взвился тот. – Разве Ахилл – прямой предок сиятельного? (Ариф Али отрицательно закрутил головой.) Зачем же нам слушать эти слова о властителе-греке, тем более теперь, когда мы вмешались в гражданскую войну между византийскими греками? А Томирис? Она что – в числе прямых предков блистательного? Я вижу, что над книгой нужно будет работать оч-чень серьезно...

Вернувшись в текке орты, Абдаллах не узнал его. За те месяцы, которые он отсутствовал, здесь появилось несколько новых корпусов, не турлучных, а выстроенных из самана ; из них долетал грохот молотов. Один из корпусов стоял на самом берегу реки, и у его стены ворочалось, роняя капли, большое водяное колесо, подымая и роняя на наковальню чудовищной массы гидравлический молот. Дымилось несколько домниц, где получали кричное железо; тачки, в которых везли шихту для них, вскатывали на весы; мастера отыскивали нужное соотношение компонентов... Но, главное, была уже построена медеплавильная печь, первые камни в которую, уезжая, заложил сам Абдаллах: магистральным направлением работ на ближайший год было признано литье топчу (пушек) из бронзы...

Абдаллах как в омут бросился в работу. Его ждали здесь, хоть в цехах уже работало несколько специалистов из Дамаска, Индии, Египта. Ему обрадовались, и Абдаллах с удовольствием отмечал, что ему есть что сказать, что опыт его не пропал даром, что к его словам прислушиваются. За целый день он порой ни разу не имел возможности подумать о себе.

Но вечером...

Марица надломила в нем какой-то стержень. «Недавно они убили моего мужа и отняли у меня моих детей, моих мальчиков... Когда те вернутся, они, наверно, будут такими же, как ты сейчас, – умными и приспособленными! – звучал в его ушах ее голос. – А я не хочу...»

«Я должен найти ее мальчиков. – твердо решил Абдаллах. – Они, несомненно, здесь, среди янычар. И, клянусь Аллахом, я их найду!» Но, поклявшись в этом, он день за днем оттягивал исполнение этого решения, отдавая себе отчет в его трудности...

Он решил, что есть еще один способ совершенно заглушить тоску по Марице, вернуть в свою душу ту ясность и чистоту, которая была в ней все эти годы до роковой встречи. Он долго ходил по невольничьим рынкам, присматриваясь, выбирая, и, наконец, купил себе рабыню. Легко выговорить – «рабыня»; легко соблюсти права, которые шариат дает купленной рабыне, – но есть иной закон, закон, по которому ищут друг друга две человеческие души. Абдаллах понимал, что по этому закону он пока не имеет на нее никаких прав. И вопрос еще, будет ли иметь...

Сегодняшний вечер только начинался, но, ужаснувшись предстоящей тоске, Абдаллах велел послать за Фатимой.

...Она еще у дверей сбросила невзрачный халат (она не любила арабский изар, предпочитая тюркскую одежду), оставшись в полупрозрачных шелковых шальварах и шелковой же накидке, расшитой жемчугом, – все подарки Абдаллаха, – и сразу закружилась в танце, подняв бубен и ритмически потряхивая им. Подпрыгивая, зазвенели серебряные мониста на ее груди.

– Пайрика моя, когда ты смеешься, у тебя изо рта падают цветы! – сказал иранский комплимент Абдаллах. – И все же станцуешь потом. Сначала у нас будет маджлис аль-унс , – или, как сказал бы монгол, я хочу «пари уйнатмак» . Присядь!

Она испуганно взмахнула ресницами, видимо, не поняв, чего именно он хочет, но покорно села на ковер у его ног.

Он нежно сжал ее узкую ладошку, окрашенную хной, в своих руках и, ласково глядя ей в глаза, тихо, но быстро произнес давно и тщательно продуманную им последовательность вопросов:

– Ты ведь не тюрчанка? Когда ты получила имя Фатима? Ты состоишь в ордене (ат-тарика)?

Фатима испуганно вскинула на него стрельчатые ресницы, подведенные сурьмой:

– Нет! Конечно, не состою! Я из племени славян, я Людмила – по-тюркски это будет что-то вроде «милый человек»... Фатимой меня назвал прежний хозяин, продавший меня тебе...